Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
251 
Анри слушал с величайшим вниманием, но было ясно, что голос собеседника интересует его больше, чем сам ответ.
– Ваш товарищ такого же мнения? – спросил он, когда морской офицер замолчал.
При этих словах дю Бушаж так испытующе смотрел на второго офицера, низко нахлобучившего шляпу и упорно молчавшего, что все сидевшие за столом тоже стали к нему приглядываться.
Вынужденный хоть что-нибудь ответить, офицер еле внятно пробормотал:
– Да, граф.
Услышав этот голос, Анри вздрогнул. Затем он встал и решительно направился туда, где сидели оба офицера. Все присутствующие с напряженным вниманием следили за действиями Анри, явно свидетельствовавшими о его крайнем удивлении.
Анри остановился подле обоих офицеров.
– Сударь, – обратился он к тому, кто говорил первым, – окажите мне одну милость.
– Какую же, граф?
– Убедите меня в том, что вы не родной брат господина д'Орильи или не сам господин Орильи.
– Орильи?! – вскричали все присутствующие.
– А вашего спутника, – продолжал Анри, – я покорнейше прошу слегка приподнять шляпу, закрывающую его лицо, иначе мне придется назвать его монсеньером и низко склониться перед ним.
И, говоря это, Анри снял шляпу и отвесил неизвестному почтительный поклон.
Тот поднял голову.
– Его высочество герцог Анжуйский! – в один голос закричали кавалеристы.
– Герцог жив!
– Ну что ж, господа, – сказал морской офицер, – раз вы готовы признать вашего побежденного, скитающегося принца, я не стану больше препятствовать изъявлению чувств, которые меня глубоко трогают. Вы не ошиблись, господа, перед вами герцог Анжуйский.
– Да здравствует монсеньер! – дружно закричали кавалеристы.
Глава 10
Павел Эмилий
Как ни искренни были эти приветствия, герцога они смутили.
– Потише, господа, потише, – сказал он, – прошу вас, не радуйтесь больше меня удаче, выпавшей на мою долю. Я счастлив, что не погиб, но поверьте, не узнай вы меня, я бы не стал первым хвалиться тем, что сохранил жизнь.
– Как, монсеньер! – воскликнул Анри, – вы меня узнали, вы оказались среди французов, вы видели, как мы сокрушались о вашей гибели, и вы не открыли нам, что мы печалимся понапрасну?
– Господа, – ответил герцог, – помимо множества причин, в силу которых я предпочитал остаться неузнанным, признаюсь вам, что, раз уж меня считали погибшим, я не прочь был воспользоваться случаем, который мне вряд ли еще представится при жизни, и узнать, какое надо мной будет произнесено надгробное слово.
– Монсеньер! Монсеньер, что вы!
– Нет, в самом деле, – произнес герцог, – я похож на Александра Македонского; смотрю на военное дело как на искусство и, подобно всем людям искусства, весьма самолюбив. Так вот положа руку на сердце должен признать, что, по-видимому, совершил ошибку.
– Монсеньер, – сказал Анри, опустив глаза, – прошу вас, не говорите таких вещей.
– Почему нет? Непогрешим ведь только один лишь папа, да и то со времен Бонифация Восьмого[82] непогрешимость эта весьма оспаривается.
– Подумайте, монсеньер, чему вы подвергали нас, если бы вдруг кто-нибудь из присутствующих позволил себе высказать свое мнение об этом деле и мнение это оказалось отрицательным?
– Ну и что же! Неужели вы думаете, что я сам не осуждаю себя, и весьма строго, не за то, что начал сражение, а за то, что проиграл его?
– Монсеньер, ваша доброта пугает нас, и да разрешит мне ваше высочество заметить, что и веселость ваша неестественна. Да соблаговолит ваше высочество успокоить нас, сказав нам, что вы не страдаете.
Грозная тень легла на чело принца и словно покрыла его, уже отмеченное роком, зловещим траурным крепом.
– Нет, нет, – сказал он. – Я, благодарение богу, здоровее, чем когда-либо, и отлично чувствую себя среди вас.
Присутствующие поклонились.
– Сколько человек под вашим началом, дю Бушаж? – спросил герцог.
– Сто пятьдесят, монсеньер.
– Так, так, сто пятьдесят из двенадцати тысяч, то же соотношение, что и после битвы при Каннах.[83] Господа, в Антверпен отошлют целое буасо принадлежавших вам колец, но сомневаюсь, чтобы они пригодились фламандским красоткам, разве что мужья обточат им пальцы своими ножами. Они славно резали, эти ножи!
– Монсеньер, – продолжал Анри, – если наша битва – это Канны, то мы счастливее римлян, ибо сохранили своего Павла Эмилия.
82
Бонифаций Восьмой (папа в 1294–1303 гг.) – притязал быть владыкой над светскими монархами. Потерпел поражение в борьбе с французским королем Филиппом Красивым. После смерти Бонифация VIII папский престол был переведен в Авиньон, и начался период так называемого Авиньонского пленения пап.
83
…после битвы при Каннах. – В битве при Каннах (216 г, до н. э.) карфагенский полководец Ганнибал сумел окружить и почти полностью уничтожить превосходившее его войска численностью римское войско.
251 
