111 
Атос улыбнулся.
— Хорошо, — согласился он. — Но, кстати, по поводу этого платья, хотите я дам вам совет?
— Очень рад.
— Вы не рассердитесь?
— Помилуйте.
— Когда богатство приходит к человеку поздно и неожиданно, он должен, чтоб не испортиться, либо стать скупым, то есть тратить немного больше того, сколько тратил прежде, либо стать мотом, то есть наделать достаточно долгов, чтобы превратиться снова в бедняка.
— Ваши слова очень похожи на софизм, любезнейший философ.
— Не думаю. Хотите стать скупым?
— Нет, нет… Я уже был скуп, когда не был богат. Надо испробовать другое.
— Так сделайтесь мотом.
— И этого не хочу, черт возьми. Долги пугают меня. Кредиторы напоминают мне чертей, которые поджаривают несчастных грешников на сковородках, а так как терпение не главная моя добродетель, то мне всегда хочется поколотить этих чертей.
— Вы самый умный из известных мне людей, и вам советы вовсе не нужны. Глупы те, которые воображают, что могут вас научить чему-нибудь. Но мы, кажется, уже на улице Сент-Оноре?
— Да.
— Посмотрите, вон там, налево, в этом маленьком белом доме, моя квартира. Заметьте, в нем только два этажа. Первый занимаю я; второй снимает офицер, который по делам службы бывает в отсутствии месяцев восемь или девять в году. Таким образом, я здесь живу как бы в своем доме, с той разницей, что не трачусь на его содержание.
— Ах, как вы умеете устраиваться, Атос. Какая щедрость и какой порядок! Вот что хотел бы я в себе соединить. Но что поделаешь. Это дается от рождения, опыт здесь ни при чем.
— Льстец!.. Прощайте, милый друг, прощайте! Кстати, поклонитесь от меня почтеннейшему Планше. Он по-прежнему умен?
— И умен, и честен. Прощайте, Атос!
Они расстались. Разговаривая, д’Артаньян не спускал глаз с лошади, которая везла в корзинах, под сеном, мешки с золотом. На колокольне Сен-Мери пробило девять часов вечера; служащие Планше запирали лавку. Под навесом на углу Ломбардской улицы д’Артаньян остановил проводника, который вел лошадь. Подозвав одного из служащих Планше, он приказал ему стеречь не только лошадей, но и проводника. Потом он вошел к Планше, который только что отужинал и с некоторым беспокойством поглядывал на календарь: он имел привычку по вечерам зачеркивать истекший день.
В ту минуту, как Планше, по обыкновению, со вздохом вычеркивал отлетевший день, на пороге показался д’Артаньян, звеня шпорами.
— Боже мой! — вскричал Планше.
Почтенный лавочник не мог ничего больше выговорить при виде своего компаньона. Д’Артаньян стоял согнувшись, с унылым видом. Гасконец хотел подшутить над Планше.
«Господи боже мой! — подумал лавочник, взглянув на гостя. — Как он печален!»
Мушкетер сел.
— Любезный господин д’Артаньян, — сказал Планше в страшном волнении. — Вот и вы! Здоровы ли вы?
— Да, ничего себе, — отвечал д’Артаньян со вздохом.
— Вы не ранены, надеюсь?
— Гм!
— Ах, я понимаю, — прошептал Планше, еще более встревоженный. — Экспедиция была тяжелая?
— Да.
Планше вздрогнул.
— Мне хочется пить, — жалобно вымолвил мушкетер, поднимая голову.
Планше бросился к шкафу и налил д’Артаньяну большой стакан вина. Д’Артаньян взглянул на бутылку и спросил:
— Что это за вино?
— Ваше любимое, сударь, — отвечал Планше, — доброе старое анжуйское винцо, которое раз чуть не отправило нас на тот свет.
— Ах, — сказал д’Артаньян с печальной улыбкой, — ах, добрый мой Планше! Придется ли мне еще когда-нибудь пить хорошее вино?
— Послушайте, — заговорил Планше, бледнея и с нечеловеческим усилием превозмогая дрожь, — послушайте, я был солдатом, значит, я храбр. Не мучьте меня, любезный господин д’Артаньян: наши деньги погибли, не так ли?
Д’Артаньян помолчал несколько секунд, которые показались бедному Планше целым веком, хотя за это время он успел только повернуться на стуле.
— А если б и так, — сказал д’Артаньян, медленно кивая головою, — то что сказал бы ты мне, друг мой?
Планше из бледного стал желтым. Казалось, он проглотил язык; шея у него налилась кровью, глаза покраснели.
— Двадцать тысяч ливров! — прошептал он. — Все-таки двадцать тысяч!
Д’Артаньян уронил голову, вытянул ноги, опустил руки: он походил на статую безнадежности. Планше испустил вздох из самой глубины души.
111 
