— Не сердитесь, Ватель, — сказал Фуке, — я полагал, что мой… ваш погреб настолько богат, что мы могли бы обойтись без кабака «Нотр-Дам».
— Да, сударь, — с легким презрением произнес дворецкий, — ваш погреб так хорош, что некоторые из гостей ничего не пьют на ваших обедах.
Фуке с изумлением взглянул сначала на Гурвиля, потом на Вателя:
— Что вы говорите, Ватель?
— Я говорю, что у вашего дворецкого нет вин на все вкусы и что господа Лафонтен, Пелисон, Конрар[*] ничего не пьют у вас за столом: они не любят тонких вин. Что же тут поделаешь!
— И что же вы придумали?
— Я и покупаю их любимое вино «Жуаньи», которое они каждую неделю распивают в этом кабачке. Вот почему я здесь.
Фуке, почти растроганный, не нашел что ответить. Вателю же хотелось сказать очень многое.
— Вы бы еще упрекнули меня, монсеньор, — продолжал он, все более горячась, — что я сам езжу на улицу Планш-Мибре за сидром, который пьет господин Лоре[*] у вас за обедом.
— Лоре пьет у меня сидр? — со смехом воскликнул Фуке.
— Ну конечно, сударь. Оттого-то он и обедает у вас так охотно.
— Ватель, вы молодец! — воскликнул Фуке, пожимая руку своего дворецкого. — Очень благодарен вам: вы поняли, что для меня господа Лафонтен, Конрар и Лоре — те же герцоги, пэры и принцы. Вы образцовый слуга, Ватель, и я удваиваю вам жалованье.
Ватель с недовольным видом слегка пожал плечами и проворчал себе под нос:
— Получать благодарность за то, что исполняешь свои обязанности, оскорбительно.
— Он прав, — произнес Гурвиль, движением руки отвлекая внимание Фуке в другую сторону.
Он указывал ему на запряженную парой лошадей низкую повозку, на которой колыхались две обитые железом виселицы, положенные одна на другую и связанные цепями. На перекладине сидел стражник; с угрюмым видом он пропускал мимо ушей замечания толпы зевак, старавшихся разузнать, для кого предназначаются эти виселицы, и провожавших повозку до городской ратуши.
Фуке содрогнулся.
— Вы видите, дело решено! — сказал Гурвиль.
— Да, но оно еще не окончено, — возразил Фуке.
— Ах, не обманывайте себя напрасной надеждой, монсеньор! Если уж сумели усыпить ваше внимание, то теперь дела не поправить.
— Но я-то еще не утвердил приговора.
— За вас утвердил де Лион.
— Так я отправляюсь прямо в Лувр.
— Нет, вы не поедете туда.
— И вы предлагаете мне такую низость! — вскричал Фуке. — Вы советуете мне бросить на произвол судьбы друзей, сложить оружие, которое у меня в руках и которым я еще могу сражаться?
— Нет, монсеньор, я не говорил ничего подобного. Можете ли вы покинуть свой пост суперинтенданта в такой момент?
— Нет, не могу.
— Ну, а если вы явитесь к королю и он тотчас же сместит вас?
— Он может сделать это и заочно.
— Но тогда он сделает это не по вашей вине.
— Зато я окажусь негодяем. Я не хочу смерти моих друзей и не допущу этого!
— Разве для этого необходимо являться в Лувр? Имейте в виду, что, очутившись в Лувре, вы будете вынуждены либо открыто защищать ваших друзей, позабыв о личных выгодах, либо безвозвратно отречься от них.
— Этого я никогда не сделаю!
— Простите… Но король поставил вас перед выбором, либо вы сами предложите королю выбирать.
— Это верно.
— Поэтому нужно избегнуть столкновения, монсеньор. Вернемся лучше в Сен-Манде.
— Нет, Гурвиль, я не двинусь с этого места, где готовится преступление и где обнаружится мой позор. Повторяю: я не сделаю и шага, пока не найду средства одолеть своих врагов!
— Монсеньор, — возразил Гурвиль, — я пожалел бы вас, если б не знал, что вы — один из самых сильных умов на свете. У вас полтораста миллионов, вы занимаете королевское положение и в полтораста раз богаче короля. Кольбер даже не сумел убедить короля принять дар Мазарини. Когда человек — первый богач в государстве и не боится тратить деньги, то немного он стоит, если не добьется того, чего хочет. Итак, повторяю: вернемся в Сен-Манде…
— Чтобы посоветоваться с Пелисоном?
— Нет, монсеньор, чтобы сосчитать ваши деньги!
— Хорошо! — вскричал Фуке с загоревшимся взором. — Едем!
Они сели в карету и пустились в обратный путь. В конце Сент-Антуанского предместья они обогнали экипаж, в котором Ватель вез домой свое вино «Жуаньи».