159 
Аббат повиновался.
— Я не заметил, кто отсутствует, — молвил Пелисон, шедший в обратном направлении, спиной к Фуке.
— Я не вижу господина Лиодо, который выдает мне пенсию, — сказал Лоре.
— А я, — отозвался стоявший у окна аббат, — не вижу моего дорогого д’Эмери, который должен мне тысячу сто ливров за нашу последнюю игру.
— Лоре, — произнес Фуке, поникнув головой, — вы не будете больше получать пенсии от Лиодо, а вы, аббат, никогда не получите ваших тысячи ста ливров от д’Эмери. Оба они должны скоро умереть.
— Умереть? — в один голос воскликнули присутствующие, забыв при этом страшном слове свои роли.
— Господа, успокойтесь, — сказал Фуке. — За нами могут наблюдать… Да, они должны умереть.
— Умереть! — повторил Пелисон. — Ведь я видел их шесть дней назад: они были вполне здоровы, веселы, полны надежд… Боже мой, какая же это болезнь поразила их так внезапно?
— Это не болезнь, — отвечал Фуке.
— Значит, есть средство помочь, — возразил Лоре.
— Нет, помочь им нельзя: они накануне гибели.
— Но отчего же они умирают? — вскричал один из офицеров.
— Спросите об этом у тех, кто их убивает.
— Как! Их убивают? Кто же их убивает? — послышались испуганные голоса.
— Хуже того: их вешают, — произнес Фуке с таким унынием, что его голос прозвучал как похоронный звон в этой роскошной галерее, сверкавшей золотом, бархатом, прекрасными картинами и цветами.
Все невольно остановились. Аббат отошел от окна. Ракеты то и дело взлетали над вершинами деревьев. Громкие голоса, доносившиеся из сада, заставили министра подойти к окну; за его спиной столпились друзья, готовые исполнить малейшее его желание.
— Господа, — сказал он, — Кольбер велел арестовать, судить и предать смертной казни двух моих друзей. Что, по вашему мнению, следует мне предпринять?
— Черт возьми! — воскликнул аббат. — Надо распороть брюхо Кольберу.
— Монсеньор, — молвил Пелисон, — вам надо повидаться с его величеством.
— Но, дорогой Пелисон, король уже подписал смертный приговор.
— В таком случае нужно помешать приведению приговора в исполнение, — решил граф де Шано.
— Это невозможно, — возразил Гурвиль. — Разве попробовать подкупить тюремщиков?
— Или начальника тюрьмы, — вставил Фуке.
— Можно сегодня же ночью устроить заключенным побег, — предложил еще кто-то.
— А кто из вас возьмется за это?
— Я, — сказал аббат. — Я отнесу деньги.
— Я, — сказал Пелисон. — Я берусь переговорить с начальником тюрьмы.
— Предложим ему пятьсот тысяч ливров, — сказал Фуке. — Этого достаточно. А если нужно, дадим и миллион.
— Миллион! — вскричал аббат. — Да я и с частью этой суммы куплю пол-Парижа!
— Это правильный путь, — одобрил Пелисон. — Подкупим начальника и освободим осужденных. Очутившись на свободе, они поднимут на ноги врагов Кольбера и докажут королю, что его юное правосудие небезупречно, как и всякая крайность.
— Итак, Пелисон, отправляйтесь в Париж и привезите к нам осужденных, а завтра посмотрим, как действовать дальше. Гурвиль, вручите Пелисону пятьсот тысяч ливров.
— Смотрите, как бы вас не унесло ветром, — заметил аббат. — Ответственность огромна. Хотите, я помогу вам?
— Тише! — сказал Фуке. — Сюда идут. Ах, как великолепен фейерверк! — воскликнул он в тот момент, когда над соседней рощей рассыпался целый дождь сверкающих звезд.
Пелисон и Гурвиль покинули галерею через заднюю дверь, между тем как Фуке вместе с остальными друзьями спустился в сад.
X. Эпикурейцы
Фуке, казалось, сосредоточил все свое внимание на яркой иллюминации, на ласкающей музыке скрипок и гобоев, на ослепительном фейерверке, который, бросая в небо свои изменчивые отблески, освещал за деревьями темный силуэт Венсенского замка. Он улыбался дамам и поэтам, и праздник не казался менее веселым, чем обыкновенно. Ватель, с ревнивым беспокойством следивший за выражением лица Фуке, видимо, остался вполне доволен вечером.
Когда фейерверк кончился, общество рассеялось по аллеям парка и мраморным галереям. Стихотворцы прогуливались под руку в рощах, некоторые разлеглись на земле, рискуя испортить свои бархатные костюмы и прически, к которым пристали сухие листья и стебли травы. Немногочисленные дамы слушали пение артистов и декламацию поэтов, большинство же внимало прекрасной прозе своих кавалеров, которые, не будучи артистами и поэтами, под влиянием молодости и уединения не уступали им в красноречии.
159 
