63 
- Наконец, в средине чрева,
- Если скинешь ты тулуп,
- Обнаружить может дева
- Колоссально мощный пуп.
- Это чудо мирозданья
- У тебя, как котлован.
- Там построить можно зданье —
- Кафетерий и чулан.
- Приказав служанке Софе
- Торговать в твоём кафе,
- Ты там будешь кушать кофе,
- Развалившись на софе.
- Мы к тебе туда на святки
- Будем ездить из Москвы
- И играть с тобою в прятки,
- Прячась в заросли и рвы.
- Будем баловаться с Софой,
- У балкона сеять рожь…
- Коля, будет катастрофой,
- Коль постройки не начнёшь!
Подобные сочинения Заболоцкий в собрание своих стихотворений не включал. А ведь остроумие нередко является одним из проявлений мудрости — но без мудрёностей. Да и какая развёртывается фантасмагория: оказывается, в собственном пупе можно построить для себя здание, и откушивать там кофе, и в прятки играть с друзьями…
Как бы отнёсся Заболоцкий к нынешнему времени? К нашему обществу, перешедшему к реализации призыва «Обогащайтесь!»? На эти вопросы он ответил загодя. Поэт пережил подобный скоротечный этап истории СССР под названием НЭП — торжество буржуазных идеалов, спекуляции, алчности, безнравственности.
- В глуши бутылочного рая,
- Где пальмы высохли давно,
- Под электричеством играя
- В бокале плавало окно…
Он показал картину «Вечерний бар», где «бедлам с цветами пополам», «рыдает пьяный толстопузик, / Другой кричит: Я — Иисусик / …К нему сирена подходила, / И вот, тарелки оседлав, / Бокалов бешеный конклав / Зажёгся, как паникадило». А после «жирные автомобили… легко откатывали прочь…»
- И как бы яростью объятый,
- Через туман, тоску, бензин,
- Над башней рвался шар крылатый
- И имя «Зингер» возносил.
Но тут же иная картина:
- Калеки выстроились в ряд.
- Один играет на гитаре.
- Ноги обрубок, брат утрат,
- Его кормилец на базаре…
- Вон бабка с неподвижным оком
- Сидит на стуле одиноком…
И вновь — «отрепья масла, жир любви», а там в пьяном угаре вдруг пустятся в пляс безрукий и «слепая ведьма», исполнив «танец-козерог, / Да так, что затрещат стропила / И брызнут искры из-под ног!»
Бредовый мир: ополоумевшие люди, алкогольный дурман, истеричное веселье, скотское житьё… Но в этой круговерти есть и недвижная опора. «Стоят чиновные деревья… Они в решётках, под замком». И подстать им — ряды одеревенелых чиновников, подлинных хозяев этой нелепой жизни:
- На службу вышли Ивановы
- В своих штанах и башмаках…
- О мир, свернись одним кварталом,
- Одной разбитой мостовой,
- Одним проплеванным амбаром,
- Одной мышиною норой,
- Но будь к оружию готов:
- Целует девку — Иванов!
Вот оно, неистребимое чиновное племя. Оно превращает мир в одну мышиную нору, оно требует себе всевозможных благ, оно плодится и размножается. Что делать? Ведь чиновник существует не сам по себе, он паразитирует в определённой благоприятной среде.
Заболоцкий, как натуралист, вглядывается в копошение этих существ, выясняя их экологию. Изучает новый быт, новый «народный дом», новую свадьбу. И видит во всём этом слишком много старого, замшелого, низменно-мещанского. Здесь царят самые непотребные материальные потребности, включающие непременно хмельное веселье:
- И под железный гром гитары
- Подняв последний свой бокал,
- Несутся бешеные пары
- В нагие пропасти зеркал.
- И вслед за ними по засадам,
- Ополоумев от вытья,
- Огромный дом, виляя задом,
- Летит в пространство бытия.
…Кто из нас не испытал на себе топотанье бешеных пар, гремящую музыку, от которой весь дом будто ходит ходуном. И люди нынче не те, и музыка другая, а что-то давнее неистребимо.
Эту безысходность прочувствовал и выразил Заболоцкий и на склоне дней, незадолго до смерти, в 1957 году. Ему довелось уже испытать годы лагеря и ссылки, возвращение в Москву, известность, лицемерное ниспровержение «культа личности», обещание скорого пришествия коммунизма… Но вновь и вновь с тревогой видел он всё ту же жажду власти и материальных благ, наглую суету новых хозяев жизни.
63 
