Последние отзывы

  69  

Я закрываю глаза, ложусь, снова открываю.

Дни идут за днями.

Строго говоря, с тех пор, как я случайно открыл для себя иной, параллельный мир, дела обстоят не так уж плохо. Лежа со скрещенными на груди руками на тощей охапке соломы, я смотрю на потолок и вижу там долины, горные кряжи, впадины, дороги. Клочья старой паутины напоминают облака. Потолок похож на выцветшую, сделанную с высоты птичьего полета черно-белую фотографию какой-то местности, и я начинаю воображать, будто различаю там города и реки. Рельеф на удивление неровный. Местность гористая.

С каждым днем мы с Фергалом и Скотчи все меньше разговаривали друг с другом, поэтому я стал создавать в уме историю воображаемого мира. Например, вон та большая трещина посередине на самом деле разделяет два постоянно воюющих континента. Я вижу и каналы, подобные тем, которые Персиваль Ловелл когда-то заметил на Марсе, но, несмотря на это, континент, который расположен ближе к двери, часто страдает от жестоких засух. Он, прямо скажем, гибнет буквально на глазах, поэтому его обитатели мечтают завоевать своих соседей. А кто бы на их месте не мечтал? На континенте, который расположен рядом с маленьким зарешеченным окошком, воды всегда хватает, и его жители ведут тихую и вполне сносную жизнь, занимаясь главным образом сельским хозяйством. Впрочем, по временам и в Аркадию приходит смерть, поскольку на ее землях я вижу влажные пятна – следы былых наводнений. На континенте у окна тоже есть паутина, и я воображаю, что это опасные, непроходимые болота, куда отваживаются забираться только круглые дураки, которых в этой утопически-пасторальной стране хватает с избытком.

Я выдумываю истории войн и мирных переговоров; порой в общие темы вплетаются и более узкие сюжеты об отдельных выдающихся личностях. На континентах существуют, разумеется, различные политические партии и многочисленные религии, и я не исключаю, что для тамошних жителей богами являемся именно мы.

История двух континентов ненадолго прерывается по утрам, когда в окно проникают солнечные лучи, и тогда начинается ежедневное черно-белое кино: причудливые тени, меняя очертания, медленно ползут по неровной поверхности потолка. Шоу продолжается без малого три часа, потом тени исчезают. Быть может, фильм и не бог весть какой, но мне нравится его бесконфликтный, незамысловатый сюжет.

Прошло уже две недели нашего заточения, за которые мы превратились в грязных, покрытых коростой и искусанных оборванцев. Наши раны так и не зажили как следует. Как я уже говорил, друг с другом мы почти не разговариваем. Фергал, сидя в ближайшем к окну углу камеры, коротает время, пытаясь сделать отмычку из половинки пряжки от моего ремня. Замки на наших ножных цепях кажутся ему относительно простыми и однотипными, выпускавшимися еще в семидесятых, и он думает, что сумеет их открыть. Когда-то Фергал был взломщиком, поэтому не исключено, что он знает, что говорит, но и мы со Скотчи знаем его достаточно хорошо, чтобы питать сколько-нибудь большие надежды. Кроме того, дверной замок, открывающийся длинным ключом с бородкой, в любом случае ему не по силам по той простой причине, что изготовить такой ключ ему не из чего. Именно поэтому Скотчи говорит, что нет никакого смысла освобождаться от ножной цепи, коль скоро дверь нам все равно не поддастся. Но это только слова. Освободиться от цепей, ограничивающих нашу свободу до какой-нибудь пары шагов, ему хочется не меньше, чем нам.

С тех пор как из камеры унесли Энди, прошло десять дней. Сейчас он уже, конечно, похоронен или кремирован – не знаю, как они тут поступают с трупами. Быть может, поедают на древней языческой церемонии, сохранившейся со времен майя. Нам, во всяком случае, об этом ничего не сказали. Нам вообще никогда и ни о чем не говорят, но я уверен, что теперь и о нас станут говорить как можно меньше: в конце концов, мертвый гринго – это такая штука, о которой не трубят на каждом перекрестке. Наше дело просто уберут с глаз долой, на самую дальнюю полку, и не станут ничего предпринимать, предоставив нам возможность тихо гнить заживо в этой долбаной тюряге. И это только разумно, поскольку, если мы когда-нибудь выйдем на свободу и расскажем нашу историю газетам, мексиканским властям вряд ли удастся замять смерть Энди. С другой стороны, я не представляю, как и когда мы выйдем отсюда, поскольку под залог нас точно не выпустят. Правда, мы могли бы дать слово молчать (как известно, слово наркоперевозчика – самое крепкое слово в мире!), и все равно от этой истории будет пахнуть довольно скверно, а лишние неприятности никому не нужны.

  69