очень нудно 
36 
Хару еле слышно вздохнул:
– Помнишь, о чем мы говорили с тобой на закате? Нельзя изменить то, что предрешено. Иногда можно только знать заранее. Я знал… Но не думал, что уже сегодня… Иначе не оставил бы тебя здесь…
Мотылек от страха и жалости к деду заплакал – сначала тихо захныкал, потом зарыдал во весь голос.
– Не бойся и не плачь. То, что сейчас происходит, – совершенно не важно…
– Я не хочу! – обливаясь слезами, причитал Мотылек.
– Есть еще одно дело, – с трудом прошептал шаман. – Передай бабушке… Пусть она поставит в известность… одного человека… Его зовут Вольгван Енгон. Запомнил? Повтори.
Мотылек, давясь слезами, пробормотал чуждое языку имперское имя.
– Неправильно… Ладно, не важно – она и так знает…
– Не умирай, я тебе не разрешаю!
– Прощай, Мотылек, – спокойно произнес Хару и закрыл глаза.
– Дед! – закричал Мотылек.
Старик не ответил, только вздохнул – и больше уже не дышал. Мотылек вцепился в его плечи, крепко обнял, словно пытаясь удержать уходящее тепло, поймать улетающую душу. Он стянул с себя одеяло и закутал в него шамана.
– Ты, дед, сам не знаешь, что говоришь, – всхлипывая, приговаривал он. – Просто заболел, испугался, вот и решил, что умираешь. Какие глупости, даже не думай! Дед, это тебя ночные квисины сбили с толку, а ты их не слушай. Ты же сам сказал – не сегодня. Не надо умирать в дни Голодных Духов, иначе угодишь прямо в преисподнюю. Бесы ведь только этого и ждут… И не спи!
Мотылек принялся щипать деда за руки и уши.
– Все равно не дам уснуть!
Как и все жители Кирима, Мотылек был твердо убежден – во сне душа покидает тело и бродит одним шаманам известно где. Если человек болен, то душа может и не вернуться. Поэтому, если кто-то заболел, лучший способ удержать в теле его душу – не давать ему спать.
Вскоре веки Хару дрогнули, и он еле слышно прошептал:
– Мотылек, ты мне мешаешь…
– И буду мешать! Не дам спать до утра!
Тут Мотыльку пришла в голову спасительная идея. Он повернулся к черным воротам в небе, ему одному видимым, сжал запястье деда и начал тихонько напевать древнюю песню – заклинание, стараясь подражать монотонному шаманскому распеву. Этой песней на островах Кирим с незапамятных времен знахари лечили от всех болезней. В исполнении сильного шамана она считалась самым действенным лекарственным средством. Мирянам ее знать, а тем более петь, не полагалось, чтобы не накликать себе серьезные неприятности. Мотылек выучил эту песню не нарочно, просто слышал ее много раз, когда шаман лечил больных; о неприятностях же он сейчас не думал.
- Недужный, не уходи,
- Зова предков не слушай!
- Твой дом – здесь, в мире богов непобежденных.
- Если околдовали тебя —
- Здешний злодей или пришлый —
- Своим словом чары снимаю.
- Если квисины вселились в тебя —
- Своим словом их изгоняю.
- Мое слово крепко!
Мотылек пел и видел, как искажается от страданий лицо Хару, словно что-то терзает его изнутри, как пробегают судороги по его лицу, как сжимаются челюсти и мучительно кривятся уголки губ. Воздух сгустился, пахнуло жаром, под стропилами что-то загудело, завыло. Пламя в фонаре полыхнуло, вырвалось наружу пылающим столбом. Запахло сгоревшей бумагой и горячим маслом. Запястье Хару налилось жаром, стало горячим, как головешка.
– Отпусти мою руку, – прохрипел Хару.
– Не отпущу!
– Ты не понимаешь, чему противостоишь. Ты сам можешь погибнуть!
– Всё равно, – пролепетал Мотылек.
Ему было больно, запястье старика жгло, но он не разжимал пальцы. Потому что нутром чувствовал, как туго натянута нить жизни Хару. Шаман уже не здесь, он где-то там, в неизъяснимой высоте, куда его увлекает ветер из черных ворот, словно рвущийся в небо воздушный змей, бечева от которого – в руках Мотылька. Отпустит ее – и всё.
- Иди сюда, дед,
- Со своею душой!
- От адских ворот отвернись,
- Бесов не слушай!
- Я стою на страже, не сплю.
- Охраняю твое дыхание…
Что-то изменилось – и ледяной ветер вырвался из незримых ворот, с волчьим воем пронесся под стропилами храма. Пламя в светильнике опало, огонек замигал, забился. Запястье Хару превратилось в кусок жгучего льда. Мотыльку почудилось, что этот холод проник ему в самое сердце. Он уже не чувствовал своих пальцев и не знал, сжег он их или отморозил.
36 
