очень нудно 
190 
– Я думала, тебя предупредили!… – выпалила она.
– О чем? – спросил Ребус с самым невинным видом.
Она показала на гробы.
– О том, что все это – ерунда и бессмысленная трата времени!
Ее голос буквально вибрировал от гнева, а тело было напряжено, как перед дракой.
– Господи, Джилл, что стряслось?!
Вместо ответа она одним движением смахнула гробики со стола на пол. Ребус торопливо выбрался из кресла и стал подбирать их, внимательно оглядывая каждый на предмет повреждений.
Когда он поднял голову, Джилл была уже у самой двери. На пороге она, однако, остановилась и оглянулась.
– Завтра узнаешь! – бросила она на прощание и исчезла.
Ребус огляделся. Сильверс и один из гражданских сотрудников, до того мирно беседовавшие в углу, прервали разговор и испуганно смотрели на него.
– Боюсь, что наша суперинтендантша начинает сходить с ума, – сказал Сильверс.
– Что она имела в виду, когда говорила насчет завтра? – поинтересовался Ребус, но Сильверс только пожал плечами.
– Спятила, как пить дать, – снова сказал он.
И, похоже, Сильверс был прав.
Ребус вернулся за стол и некоторое время выстраивал в уме синонимический ряд: спятить, трёхнуться, шизануться, сойти с ума. Он знал, что и сам был близок к этому. Было бы с чего сходить…
Большую часть своего рабочего дня Джин Берчилл потратила, пытаясь разыскать хотя бы следы писем, которыми обменивались Кеннетт Ловелл и преподобный Керкпатрик. Она поговорила с людьми из Элловея и Эйра – с теперешним приходским священником, с местным историком-краеведом и даже разыскала одного из потомков самого Керкпатрика. Потом она целый час беседовала с библиотекой Митчелла в Глазго, сходила в Национальную библиотеку (благо та была недалеко от музея), а оттуда направилась в шотландскую коллегию адвокатов. В конце концов Джин оказалась на Чэмберс-стрит, которая привела ее к зданию Хирургического общества. В музее она снова остановилась перед портретом Ловелла и долго разглядывала его лицо.
Джин не могла не признать, что Кеннетт Ловелл был довольно красивым мужчиной – это она заметила еще в прошлый раз, но сейчас ее заинтересовало другое. Она знала, что художники-портретисты уделяют особое внимание черточкам, которые позволяют угадать истинный характер, склонности и даже профессию изображенного на холсте человека. Но в данном случае ей, очевидно, попалась обыкновенная халтура, хотя и XIX века: работая над портретом, Скотт Джонси ограничился только внешним сходством. С лицом, изображенным яркими, желтовато-розовыми красками, резко контрастировал простой черный фон. На других портретах, вывешенных в музее, медицинские светила держали в руках либо пергамент и перо, либо череп или бедренную кость, на которые они глубокомысленно указывали инструментом, напоминающим кронциркуль. Некоторые позировали на фоне библиотечных полок или рядом с анатомическим рисунком, но не Ловелл. Глухой черный фон на его портрете даже несколько смущал Джин, которая никак не могла понять, чем было обусловлено подобное решение художника. Возможно, конечно, что Скотт Джонси писал эту заказную работу без особого вдохновения, а может быть, заказчик настоял на том, чтобы на портрете не было ничего, что могло бы указать на его род занятий и профессию. Почему-то она подумала о Керкпатрике – о том, как преподобный получает этот весьма далекий от совершенства портрет, за который заплатил из своего кармана. Впрочем, нельзя было исключать, что на портрете был нарисован не живой человек, а его идеализированный образ; кроме того, портрет мог служить для Ловелла чем-то вроде почтовой карточки или рекламного постера. И все равно ей трудно было представить, что этот молодой человек – вчерашний юноша – хладнокровно и умело вскрывал труп Бёрка на глазах десятков зрителей. Согласно одному из отчетов того времени, «при вскрытии выделилось чрезвычайно большое количество физиологических жидкостей, и к концу лекции секционный зал напоминал бойню, где, как известно, рабочим часто приходится ходить буквально по щиколотку в крови». Когда Джин впервые прочла это описание, ее слегка затошнило, и теперь она пристально вглядывалась в глаза Ловелла на портрете. Но черные зрачки хирурга поблескивали безмятежно и умиротворенно, словно он никогда не видел тех ужасов, о которых Джин читала.
А может быть, подумалось ей, он выглядит таким спокойным, потому что ему нравилась его работа?
190 
