80 
— Это не вода. Это самая настоящая водка. Иди оденься. Ты видела себя в зеркало? Скоро будешь такой же толстой, как отец. Хотя он-то просто толстый, а ты жирная.
Мона потянулась к бутылке. Линда ей не мешала.
— Иди оденься, — сказала она, отвернувшись.
— Этой мой дом, и я могу ходить голой, сколько захочу.
— Это не твой дом, это дом твоего бухгалтера.
— У него есть имя! Его зовут Улаф, и дом принадлежит мне в той же степени, что и ему.
— Ничего подобного. У вас брачный договор. Если вы разведетесь, дом останется за ним.
— А ты-то откуда это знаешь?
— Отец рассказал.
— Поганый старикашка, он-то откуда знает?
Линда молниеносно развернулась и хотела влепить ей пощечину, но лишь задела щеку.
Мона отшатнулась и чуть не упала — не от удара, а от водки — и поглядела на Линду с яростью.
— Ты в отца. Он меня бил, и ты туда же.
Голая и растрепанная Мона снова приложилась к бутылке. Этого не может быть, подумала Линда. Зачем я сюда приехала, почему не рванула прямо в Копенгаген?
Мона потеряла равновесие и свалилась на пол. Линда хотела помочь ей встать, но та ее со злостью отпихнула. Мона с трудом взгромоздилась на стул.
Линда принесла из ванной махровый халат, но Мона не пожелала его надеть. Линду замутило.
— Тебе трудно что-нибудь натянуть на себя?
— Вся одежда такая тесная…
— Тогда я ухожу.
— Кофе-то ты можешь выпить?
— Только если оденешься.
— А Улаф обожает, когда я голая. Мы дома всегда ходим голышом.
Ну вот, теперь мы поменялись ролями. Теперь уже я ее мать, подумала Линда, решительно облачая Мону в халат. Мона не сопротивлялась. Она снова потянулась к бутылке, но Линда отодвинула водку в сторону. Потом она сварила кофе. Мона мутным взглядом следила за ее действиями.
— Как поживает Курт?
— Хорошо.
— Он всю жизнь поживает хорошо.
— Сейчас — хорошо. Лучше, чем когда-либо.
— Это, наверное, потому, что наконец избавился от своего папаши. Тот его на дух не переносил.
Линда опять вскинула руку. Мона подняла обе, как бы извиняясь.
— Ты даже не догадываешься, как папе его не хватает. Даже не догадываешься.
— А он купил наконец собаку?
— Пока нет.
— Он все еще с той русской?
— С Байбой? Нет. Только она не русская, она из Латвии.
Мона поднялась со стула, покачнулась, но удержалась на ногах и скрылась в ванной. Линда приложила ухо к двери. Шум воды — звона припрятанной в укромном месте бутылки она не услышала.
Мона вскоре вышла из ванной, умытая и причесанная. Поискала взглядом водку, но Линда успела вылить ее в раковину. Налила себе кофе. Линде вдруг стало ее жалко. Не дай бог оказаться в ее шкуре — нервная, вечно подглядывающая, не уверенная в себе женщина. Она и с отцом-то не хотела разводиться, но была настолько не уверена в себе, что сделала то, чего вовсе не хотела.
— Обычно я такой не бываю, — пробормотала мать.
— Теперь мне более или менее понятно, почему вы с Улафом бродите голяком по дому.
— Я пью не так много, как ты предполагаешь.
— Я ничего не предполагаю, — вспомнила Линда отцовское выражение. — Раньше ты никогда не пила. Или почти никогда. А теперь я вижу тебя в обнимку с бутылкой среди бела дня.
— Я плохо себя чувствую.
— Ты больна?
Мона вдруг заплакала. У Линды опустились руки. Когда последний раз она видела мать плачущей? Нервные, почти безутешные рыдания, когда какое-то блюдо подгорело, или что-то потерялось, или после ссоры с отцом. Но на этот раз она плакала по-иному. Линда решила переждать. Мать кончила плакать так же неожиданно, как начала. Всхлипнула и взялась за кофе.
— Извини.
— Расскажи лучше, в чем дело.
— Какое дело?
— Тебе лучше знать. Но ведь что-то случилось.
— Мне кажется, Улаф встретил другую женщину. Он все отрицает, разумеется, но единственное, чему я по-настоящему научилась в жизни, — понимать, когда мужики врут. Спасибо твоему отцу.
Линда инстинктивно перешла в оборону.
— Не думаю, чтобы он врал больше, чем другие. Во всяком случае, не больше, чем я.
— Ты даже не догадываешься, что я могла бы тебе порассказать.
— А ты даже не догадываешься, насколько мне это неинтересно.
— Почему ты так злишься?
— Я говорю то, что думаю.
— И это сейчас, когда мне так нужна чья-то дружеская рука.
80 
