18 
Он сжал ее тонкие пальцы и нежно погладил руку. Внезапно Мориса охватило такое ощущение счастья, что ему показалось, будто он сейчас лопнет от радости. Конечно, на пальцах ее не было кольца. Он спрятал кольцо Грэлэма в кожаный мешочек в своей комнате.
— Мне снятся странные сны, папа, — сказала Кассия. — Я вспоминаю твой голос, но там был кто-то еще. Голос, который я не узнаю. И говорил он так нежно.
— Возможно, это был голос одной из служанок, — сказал Морис.
— Нет, то был мужской голос, низкий и глубокий.
— Сон, — ответил Морис.
«Она еще слишком слаба, — уговаривал он себя, — чтобы узнать правду». Морис не мог поверить, что дочь запомнила Грэлэма.
— Да, — согласилась Кассия, и ее ресницы затрепетали, — да, это был всего лишь сон.
Текли дни. Кассия спала, просыпалась, обменивалась краткими репликами с Иттой и отцом, ела и снова засыпала. К концу недели она настолько набралась сил, что смогла уже поднять руку, чтобы пригладить волосы. Пальцы ее нащупали простой льняной платок, забрались под него и прикоснулись к коротким жестким волосам.
Морис, войдя в комнату, увидел, как по лицу дочери струятся слезы.
Он бросился к ней, но тут же догадался о причине ее печали, заметив на кровати снятый ею платок.
— Но, Кассия, — сказал он, — это ведь только волосы. Я и не знал, что ты так тщеславна.
Девушка перестала плакать и шмыгнула носом.
— Через месяц у тебя будут мягкие кудряшки и ты будешь похожа на хорошенького мальчика-хориста. Внезапно Кассия улыбнулась.
— Может быть, ты прямо сейчас пригласишь Жоффрея полюбоваться на меня, и тогда у него наконец отпадет охота жениться.
— Видишь ли, — Морис смутился, — в каждой вещи есть две стороны. Что же касается Жоффрея, этот ублюдок не осмеливается показаться здесь. А теперь, Кассия, я принес тебе кубок славного сладкого вина из Аквитании.
— Думаю, я выпила уже бочонок, папа! Если я буду продолжать хлестать вино, у меня будет красный нос с прожилками!
Она пила мелкими глотками вино, наслаждаясь его сладостью, теплотой и мягким вкусом.
— Папа, — сказала она, — мне нужно принять ванну. Я не могу вечно терпеть эту грязь. А потом я хочу полежать в саду и почувствовать тепло солнечного света на лице.
Морис улыбнулся ей, чувствуя, как радость наполняет его сердце.
— Ты получишь все, что пожелаешь, мой цветочек. И, конечно, ты права насчет ванны. Это будет первое, что мы сделаем.
В Корнуолле наступил золотистый день. Жарко сверкало солнце. Оно стояло высоко над головой и было ослепительно ярким, а ветер с моря приносил аромат полевых цветов, которыми пестрели соседние холмы.
Остановив своего Демона у самого края утеса и глядя вниз на покрытые белыми барашками волны, разбивавшиеся о выступающий, как палец, край суши, Грэлэм ощущал безотчетную радость. С мыса Сент-Эгнис он мог обозревать побережье, уходящее на север, не меньше чем на тридцать миль. Суровые утесы придавали этой земле столь дикий и заброшенный вид, что покалеченные и искореженные бурями деревья казались неживыми. За мысом Сент-Эгнис располагалась маленькая рыбацкая деревушка, носившая то же имя, и она казалась такой же пустынной и заброшенной, такой же суровой, не имеющей возраста, как крутые уступы утесов, которые обступали ее.
Грэлэм отлично помнил свои прогулки по извилистой тропинке мыса Сент-Эгнис. Тогда он был еще мальчиком и изучал пещеры и бухты, изрезавшие морской берег. Именно в то время почувствовал, как дикая красота Корнуолла проникла в самую его душу и воспламенила ее любовью к этому краю. Рыцарь повернулся в седле. Подальше от берега, за зубчатыми скалами, он увидел ряды покатых холмов, где паслись овцы и крупный скот, а ниже фермеры возделывали землю.
Это была его земля. Его дом. Его народ.
За спиной Грэлэма, как грубо вытесанный монолит, вздымался Вулфтон, бывший крепостью де Моретонов со времен Вильгельма Завоевателя, пожаловавшего эти земли Альберу де Моретону после битвы при Гастингсе[1] более двухсот лет назад. Альбер снес с лица земли деревянную саксонскую крепость и воздвиг каменный замок, чтобы оборонять северное побережье Корнуолла от мародеров-датчан и алчных французов. В штормовые ночи зажигались фонари на двух башнях, обращенных к морю, упреждая моряков, чтобы те не налетели на усеянное смертоносными скалами побережье.
Издали рыцарь видел каменщиков, приводивших в порядок обветшавшую обращенную к морю стену замка, немало претерпевшую от ярости морских штормов, обрушивавшихся на нее уже в течение двух веков. Сокровища, вывезенные им из Святой Земли, были проданы за приличную цену, что дало возможность восстановить стены Вулфтона, починить надворные постройки, казармы, где размещались его солдаты, и купить овец и коров, а также с полдюжины лошадей. Что же касалось большого зала и верхних комнат, то их вид не особенно изменился со времен Альбера. Прежде это особенно не беспокоило Грэлэма, но по возвращении в Вулфтон с месяц назад он стал подумывать о том, чтобы обставить замок получше. Высокие стены большого зала под закопченными балками стали казаться ему убогими и голыми. Грубо вытесанные и покрытые столь же грубой резьбой столы на козлах и деревянные стулья, включая и его более пышно отделанный стул, казались теперь вызывающе бедными. Камыш, нарезанный и разбросанный по каменному полу, не издавал столь свежего и сладкого запаха, как в Бельтер, и здесь не было ни одного ковра, который бы заглушал звук шагов, производимых ногами, обутыми в тяжелые сапоги. Комфорта и уюта, грустно думал хозяин замка, нет даже в его огромной спальне. Давно усопшая первая жена Грэлэма Мари, кажется, не придавала этому особого значения, как и ее сестра Бланш де Кормон. Но, может быть он просто размяк и изнежился, раз хочет такой роскоши, к какой привык в экзотической восточной стране?
18 
