12 
— Это не ваше дело, комиссар, — ответил Данглар словами комиссара.
Адамберг не стал спорить.
— Кроме того, я дал обет, — добавил Данглар.
Он не признался, что, произнося слова клятвы, прикоснулся к хвостику на берете.
— Если вернусь из Квебека живым, не буду пить больше стакана за раз.
— Вы вернетесь, потому что я буду держать нить. Так что можете начинать прямо сейчас.
Данглар вяло кивнул. В безумии последних часов он забыл, что Адамберг пообещал ему «держать самолет», но теперь больше верил в ниточку, когда-то державшую помпон, чем в комиссара. Интересно, подумал он, срезанный помпон защищает так же надежно, как целый? Не такая же ли это фикция, как мужская сила евнуха?
— Данглар, я расскажу вам историю. Будьте терпеливы, история долгая, она длилась четырнадцать лет. Все началось, когда мне было десять лет, достигло кульминации, когда мне было восемнадцать, и длилось до тридцати двух. Не забывайте, Данглар, мои рассказы убаюкивают слушателей.
— Сегодня вероятность этого ничтожна, — сказал Данглар, поднимаясь. — У вас есть какая-нибудь выпивка? События сегодняшнего дня потрясли меня.
— Есть джин, в шкафчике, на кухне, стоит за оливковым маслом.
Данглар вернулся со стаканом и тяжелой глиняной бутылкой, налил себе и тут же отставил бутылку.
— Начинаю исполнять обет, — пояснил он. — Один стакан.
— Поосторожнее, крепость — сорок четыре градуса.
— Важно намерение, жест.
— Тогда другое дело.
— Вот именно. Куда вы вечно лезете?
— Туда, куда не следует, как и вы. Все, что случается в этой жизни, неизбежно кончается, но след остается.
— Это точно, — согласился Данглар.
Дав заместителю насладиться первыми глотками, Адамберг начал рассказывать.
— В моей родной деревне, в Пиренеях, жил старик, которого мы, мальчишки, называли Сеньором. Взрослые обращались к нему по должности и имени — судья Фюльжанс. Он жил один в «Крепости» — огромной усадьбе с парком за высокой каменной оградой. Он ни с кем не общался и не разговаривал, ненавидел детей, и мы его страшно боялись. По вечерам мы подсматривали, как он в выгуливает в лесу своих собак — двух огромных мастифов. Каким он был, спросите вы, вернее, каким казался десятилетнему мальчишке? Старым, очень высоким, с зачесанными назад седыми волосами, с невероятно ухоженными руками — ни у кого больше в деревне таких не было, в дорогущей одежде. «Можно подумать, он каждый вечер ходит в оперу», — говорил наш кюре, которому по долгу службы полагалось быть снисходительным. Судья Фюльжанс носил светлые рубашки, изысканные галстуки, темные костюмы и — в зависимости от времени года — короткий плащ или длинное пальто из серого или черного драпа.
— Аферист? Или позер?
— Нет, Данглар, холодный, как морской угорь, человек. Когда он приходил в деревню, сидевшие на скамейках старики приветствовали его почтительным шепотом, а на площади смолкали разговоры. Это было даже не уважение, а ослепление, массовый гипноз. Судья Фюльжанс шествовал, оставляя у себя за спиной толпу рабов, как корабль оставляет за собой пенный след и уходит все дальше в море. Можно было вообразить, что он все еще вершит правосудие, сидя на каменной скамье, а пиренейские бедняки пресмыкаются у его ног. Главным чувством был страх. Судью боялись все — взрослые, дети, старики. И никто не мог объяснить почему. Моя мать не разрешала нам ходить в «Крепость», но мы, конечно, каждый вечер мерились храбростью — кто осмелится подойти ближе. Хуже всего было то, что судья Фюльжанс — несмотря на свой возраст — был очень красив. Старухи любили повторять шепотом, надеясь, что Бог их не накажет, что он дьявольски хорош.
— Воображение двенадцатилетнего ребенка?
Здоровой рукой Адамберг достал из папки две черно-белые фотографии, наклонился и кинул их на колени Данглару:
— Взгляните сами, старина.
Данглар рассмотрел фотографии судьи — вполоборота и в профиль — и тихонько присвистнул.
— Красив? Производит впечатление? — спросил Адамберг.
— Еще какое, — подтвердил Данглар, возвращая снимки в папку.
— И при всем при том — холостяк. Одинокий ворон. Таким был этот человек. Мальчишки годами доставали его. По субботам бросали ему вызов: кто выковыривал камни из стены, кто исписывал ворота всякими глупостями, кто бросал в его сад разную дрянь — консервные банки, дохлых жаб, ворон со вспоротым животом. Таковы мальчики в маленьких деревнях, Данглар, таким был я. Некоторые ребята из нашей шайки вставляли горящую сигарету в рот жабе, она «затягивалась» раза три-четыре и взрывалась, как петарда, так что кишки разлетались в разные стороны. А я смотрел. Вы не устали?
12 
