очень нудно 
66 
Кое-кто из всадников приблизился к стенам слишком близко — и из темных зевов бойниц угрожающе Рявкнули пушки, осыпав землю каменной картечью.
Татары шарахнулись на безопасное расстояние, и принялись успокаивающе размахивать руками, громко предлагая:
— Сдавайтесь, русские! Сдавайтесь, все равно мы все порушим! Сдавайтесь, живыми останетесь!
Однако черниговцы не удостоили их никаким ответом, и степняки снова разъехались, рыская по брошенным домам в поисках хоть чего-нибудь ценного.
Сжечь стоящие вблизи крепостных стен постройки горожане не успели — уж очень нежданно налетели крымские разбойники — а потому высокие избы и жердяные изгороди могли теперь послужить укрытием для снующих внизу татар. Но воеводу князя Андрей Васильевича Можайского сейчас больше всего беспокоила не слобода, а конные дозоры, что отправились стеречь литовскую границу к самому Днепру.
Братья-славяне литовцы, даром что говорили и писали на одном с московитами языке, молились православным образом и привечали общих предков, но вели себя хуже диких волков, что ни год норовя перейти на русский берег, пожечь деревни и посады, захватить полон и удрать назад, пока не подошла боярская кованая конница. А где-то раз в десять лет через Днепр и вовсе переходила рать в десятки тысяч воинов, окружала город и пыталась принудить его изменить клятве на верность русскому царю, раскрыть свои ворота перед княжескими наместниками.
Потому-то и стерег Андрей Васильевич не восточные окраины волости, где мирно растили хлеб тысячи смердов, а беспокойные Днепровские берега. Потому и проворонил подход крымского войска. Хорошо хоть, примчался пополудни мальчишка перепуганный, прокричал про татар, отца с матерью схвативших, да и забился в детинце в самый темный угол, более ни с кем не разговаривая и от еды с питьем отказываясь. Успели сбежаться в крепость ремесленные люди, не попались под волосяной татарский аркан. Стало быть, миновало.
Андрей Васильевич воеводствовал в городе, можно сказать, по наследству. Прадед его, Сергей Иванович, семьдесят лет тому назад вместе с Черниговым русскому Великому Князю Ивану Васильевичу Грозному на верность вечную присягнул, дед Петр Сергеевич пятьдесят лет назад литовского воеводу Андрея Немировича наголову под стенами города разгромил. Отец, Василий Петрович, отбивал атаки князя Сигизмунда.
Его час пока еще не пришел — но князь был уверен, что испытание настоящей осадой он выдержит. В конце концов, далеко не каждый город мог похвастаться Большим Нарядом в двадцать семь двенадцатигривенных пищалей, и полусотни двугривенных, тремя сотнями городских стрельцов и полутысячей боярских детей.
Больше всего князя Можайского пугала не осада — его пугали пожары. Во время войны никто и никогда не жжет вражеские города: если чужой город сгорит, то победитель не получит от него ни откупа, ни добычи, ни полона, ни зимних квартир, ни укреплений — ничего! А если ничего не приобретаешь — какой смысл начинать войну? Вот огонь — он не человек. Порождение Дьявола, он безжалостен, он не пожалеет ни малого ни старого, он уничтожит и дерево и злато. Он не оставит после себя ничего, кроме черного пятна пепелища и тонкого слоя золы.
Впрочем, новый царь, милостью Божией Иван Васильевич, обещал дать денег, чтобы одеть город камнем — и тогда бояться станет и вовсе нечего.
— Татары! Татары, князь!
Стоящий между пищалями терема, над восточными городскими воротами, Андрей Васильевич повернул голову к подбегающему стрельцу, недовольно поморщился:
— Никак, только сейчас заметили?
— Не то, князь, — остановился запыхавшийся гонец. — Там, за рекой. Там тоже татары подошли…
— Много?
— Не счесть, Андрей Васильевич.
Князь сдвинулся с места и, шелестя железом плотно облегающего тело юшмана, пошел к Тайной башне. Отсюда, с десятисаженной высоты были отлично видны пустынные заречные луга, на которые, подобно нежданному половодью, наступала темная басурманская рать.
— Господи святы… — перекрестился князь. Он увидел, как среди многочисленных телег обоза бредут, уныло повесив головы, привязанные за руки к бортам повозок или просто один за другим в длинныегирлянды толпы невольников. Тысячи и тысячи попавших в жестокое рабство христиан.
* * *
Пустынная степь тянулась почти до самого Чернигова. Тирц, ехавший вместе с Девлетом и Кароки-мурзой в передовом отряде, сразу за личной тысячей бея, уже начал думать, что они заблудились и ходят по кругу вместе с огромным обозом и многотысячной конницей, когда над далеким горизонтом наконец-то проглянули кресты, стали подниматься все выше и выше — а под ними проявились купола церквей, потом крыши домов, навесы над башнями, бревенчатые стены. Татары оживились, устремились вперед — и тут выяснился один крайне неприятный момент.
66 
