25 
— Да.
— Ну вот. И он хотел еще увеличить эти листы, но я был против.
— И помногу вы с ним выпивали?
— Только по рюмке «гиньоле», он никогда не пил больше. Чего мне не хватает, так это морских улиток, которыми мы закусывали. Он заказывал их каждую пятницу, и у каждого из нас была своя булавка. У меня с синей ручкой, у него — с оранжевой, и мы никогда ими не обменивались. Он говорил, что я буду…
Эмиль потер свой кривой нос, силясь вспомнить забытое слово. Адамбергу были знакомы эти усилия.
— Что я буду в меланхолии, когда он умрет. А я только смеялся: ведь мне никто не нужен. Но он был прав, хитрюга. Я в меланхолии.
У Адамберга возникло впечатление, что Эмиль гордится этим новым для себя состоянием и с удовольствием произносит красивое слово, которым оно обозначается.
— Вы деретесь, когда вы пьяный?
— Нет, когда трезвый, в этом вся проблема. Бывает, выпью рюмку, но после драки, чтобы снять напряжение. Не думайте, что я не показывался докторам. Меня обследовали, наверно, с десяток докторов, и добровольно, и принудительно. И никто не сказал, что я болен. Выясняли разные там подробности про отца, про мать, но все без толку. Детство у меня было счастливое. А Водель говорил: «Ничего не поделаешь, Эмиль, такое уж ты отродье». Вы знаете, что такое «отродье»?
— Приблизительно знаю.
— А в точности?
— Нет.
— А я узнал. Это когда дурное семя без конца воспроизводит само себя. Теперь вы понимаете? Вот причина, по которой мы с ним не должны были жить, как живут другие.
— Водель тоже был отродьем?
— Ну ясное дело, — сердито произнес Эмиль, словно бы досадуя на непонятливость Адамберга. — Только я сейчас о другом думаю: что со мной будет?
— А в чем это у него выражалось?
Эмиль с озабоченным видом чистил ногти обломком спички.
— Нет, — сказал он, покачав головой. — Он не хотел, чтобы об этом говорили.
— Эмиль, где вы были в ночь с субботы на воскресенье?
— Я уже сказал. В «Попугае».
Эмиль широко, вызывающе улыбнулся и далеко отбросил спичку. Нет, Эмиль отнюдь не был дебилом, пусть даже наполовину.
— Вы уверены?
— Я был там с матерью. Это ресторан недалеко от Шартра. Я сообщил вашим коллегам его название и другие подробности. Мы с матерью ездим туда каждую субботу. Кстати, имейте в виду: я ни разу не поднял руки на мать. Господи, только этого еще не хватало. И знайте: мать меня обожает. В каком-то смысле это нормально.
— Но ведь ваша мать не ложится спать в четыре утра? А вы вернулись в пять.
— Да, и заметил, что в окнах темно. А он всегда спал при полном освещении.
— В котором часу вы отвезли мать обратно?
— Ровно в десять. А потом, как всегда по субботам, поехал навестить моего пса.
Эмиль достал из бумажника грязную фотографию.
— Вот он. Круглый, как шарик. Я бы мог носить его в переднем кармане, как кенгуру. Когда я угодил в тюрягу в третий раз, сестра сказала, что больше не возьмет к себе пса, а отдаст его другим людям. Но я знал, куда она его отдала — на ферму кузенов Жеро, возле Шатодёна. После ресторана я сажусь в фургончик и еду навестить пса, привожу ему подарки, мясо и все прочее. Он знает, что я приеду, ждет меня в темноте, перепрыгивает через забор, и мы проводим всю ночь вдвоем в фургончике. Он знает: я приеду, даже если на улице льет дождь и воет ветер. Он совсем маленький, вот такой.
Эмиль растопырил и согнул пальцы, изображая круглый предмет размером с мячик.
— На ферме есть лошади?
— Вообще-то Жеро держит коров: три четверти скота у него в молочном хозяйстве, а четверть он сдает на мясо. Но несколько лошадей там есть.
— Кто об этом знает?
— Что я навещаю пса?
— Да, Эмиль. Коровы Жеро меня не интересуют. Водель знал об этом?
— Да. Он ни за что бы не позволил привести в дом животное, но он все понимал. И в субботу вечером отпускал меня поужинать с мамой и навестить пса.
— Но Водель уже не сможет это подтвердить.
— Нет.
— Как, впрочем, и пес.
— А вот он сможет. Поезжайте со мной в субботу, и вы увидите, что я это не выдумал. Увидите, как он прыгает через забор и бежит к фургончику. Вот вам доказательство.
— Но это еще не доказывает, что вы были там в субботу.
— Верно. Но ведь это нормально, что пес не может сказать, в какой день я приезжал. Даже такой пес, как Купидон.
— Пса зовут Купидон, — пробормотал Адамберг.
25 
