очень нудно 
47 
Ну, а на самом Шевалье наличествовали всего-то навсего два алых пятнышка, да и то, будь это в реальной схватке, получились бы неопасные царапины, на какие истый дуэлянт не обращает внимания – а вот Смолин не менее полудюжины раз был убит…
Аккуратно поставив клинки в стойку из темного полированного дерева, они вышли в боковую комнатку, маленькую и уютную. На столе уже красовался чайник и все сопутствующее – ученики постарались.
– Я, как обычно, в совершеннейшей абстиненции, – сказал Шевалье, стягивая через голову белый свитер. – Тебе, если хочешь, могу предложить…
– Нет, спасибо, – сказал Смолин. – Я за рулем.
Он озирал голого по пояс Шевалье с откровенной завистью: конечно, никак нельзя принять его, ежели закрыть физиономию маской, за молодого качка, но и семидесяти с лишним лет никто не даст по первому впечатлению: сухой, жилистый торс с хорошо развитой мускулатурой, без намека на животик. У самого Смолина по этой части дело обстояло не удручающе, но все же были поводы для некоторого уныния: что-то такое отвисало, и на боках, если постараться, складочку можно было ухватить двумя пальцами, не особенно и напрягаясь… И он в который раз попытался себя представить в семьдесят лет – и, как обычно, предпочел не развивать эту тему. А ведь по достоверным слухам Шевалье еще и амор крутит с девочкой из ролевых эльфов…
Хозяин разлил чай, и Смолин, кивнув, взял пузатую чашку, блаженно откинулся на спинку кресла. Здесь его никогда не подстерегали ни дела, ни сложности, ни хлопоты – мало в этом городе мест, где можно отдохнуть душой и телом, причем совершенно бесплатно, будучи встреченным по-дружески…
Шевалье объявился в Шантарске тридцать лет назад, когда Смолин как раз летел на всех парусах к своему первому, условному, сроку. Собственно, Шевалье родом был как раз отсюда – но почти два десятка лет словно призрак болтался неизвестно где, в тех местах, где офицерам доблестной Советской армии появляться официально категорически не полагалось – сама мысль об этом была форменным идиотизмом. Смолин и сейчас о деталях знал не больше, чем тридцать лет назад – но теперь ясно было, что во время очередного веселого вояжа Шевалье стукнуло так основательно, что его, подлечив, с почетом отправили из несокрушимой и легендарной на серьезную инвалидность. Судя по иным скудным намекам, эскулапы в погонах, хотя самому отставнику об этом и не говорили, всерьез считали, что бывший майор отправлен на родину, чтобы через пару годочков, увы, отправиться прямиком на Аллею Славы – была такая на главном шантарском погосте, аляповато оформленная, но почетная…
Шевалье – впрочем, тогда еще к нему эта кличка не прилипла – печальные прогнозы эскулапов опроверг, причем некоторых, как он любил иногда подчеркивать, пережил. Малость оклемавшись, он неожиданно отыскал себе дело по душе – взялся совершенно безвозмездно натаскивать в фехтовании парнишек в одном из военно-спортивных клубов при горкоме комсомола.
Вот с тех пор и пошло-поехало. Жизнь отставного майора с бегом лет все более напоминала авантюрный роман: он основал полдесятка уже собственных клубов на манер знаменитой крапивинской «Каравеллы» – только, в отличие от Крапивина, парусами и водными забавами не увлекался совершенно, будучи классическим сухопутчиком: фехтование, рукопашная, походы в тайгу по методике спецназовской «автономки»… Энтузиаста то хвалили с высоких трибун и в партийной прессе, то, что случалось гораздо чаще, несли по кочкам, разбирали на винтики и даже грозились стереть в лагерную пыль – потому что Шевалье, хотя никогда и не был классическим диссидентом, но партийное руководство воспитанием молодежи и прочую идеологическую шелуху попросту отметал и жил так, словно ничего этого и не существовало в окружающей действительности. Что очень многих ужасно раздражало. Особенно тех, кто рвался руководить с партийных позиций и идеологически окармливать. Так что клубы Шевалье сплошь и рядом закрывали – запрещали, a потом опять открывали, когда в столичной прессе и на верхах порой попадались умные люди. Попутно сенсэй бесчисленное количество раз был объектом проверки разнообразнейших высоких комиссий, да вдобавок не менее десятка раз на него открывали уголовные дела. Шили ему и педофилию (совершенно безосновательно), и не вполне правильные с точки зрения советской морали отношения со старшеклассницами (вот тут уж, если копнуть, таилась сермяжная правда, хотя и преувеличенная анонимщиками), и создание контрреволюционной молодежной организации, и руководство бандой, и хранение оружия. Дело осложнялось тем, что Шевалье порой и впрямь ходил по лезвию – с его любовью к холодняку в те годы, когда подобная любовь категорически запрещалась Уголовным кодексом, и занятиями кое-какими видами восточных единоборств (в недобрые времена гонений на каратэ). Одним словом, пошивочные работы шли с размахом и систематически, словно в приличном ателье. Вот только всякий раз кончалось дело пшиком: в педофилию ни один нормальный человек не верил, влюбленные старшеклассницы компромат давать отказывались, контрреволюция в итоге не обнаруживалась, корыстный интерес присобачить не удавалось…
47 
