очень нудно 
41 
— А три недели назад… — напомнил Линли.
— Ну, если вы считаете, что Роберта убила родного отца, тогда да — все шло хорошо, а потом случилось это. Только я не верю, что она убила его. Ни на миг в это не поверю.
Казалось, Линли обескуражила прозвучавшая в ее словах убежденность.
— Почему?
— Потому что, кроме Ричарда, а у того, видит Бог, все силы уходят на собственное семейство, у Роберты не было на свете никого, кроме Уильяма. У нее были только книги, мечты да ее отец.
—У нее нет друзей среди сверстников? Нет подружек на соседних фермах или в деревне? Стефа покачала головой.
— Она держалась особняком. Работала на отцовской ферме и читала. В течение нескольких лет она каждый день приходила к нам за «Гардиан». Они не выписывали газет, так что она приходила ближе к вечеру, когда уже все пролистают «Гардиан», и мы разрешали ей уносить газету с собой. По-моему, она прочла все книги своей матери, какие были в доме, и все, что нашлось у Марши Фицалан, так что ей оставалось только читать газету. У нас тут нет библиотеки. — Нахмурившись, Стефа вновь уставилась на свой стакан. — Несколько лет назад она перестала приходить к нам за газетами. С тех пор, как умер мой брат Пол. Я все думала… — Серо-голубые глаза рассказчицы потемнели. — Я думала: может быть, Роберта влюбилась в Пола? Он умер четыре года назад, и какое-то время она у нас вовсе не появлялась. А когда все-таки пришла, то больше не спрашивала «Гардиан».
Даже в такой маленькой деревне, как Келдейл, непременно найдется не вполне респектабельное местечко, обитатели которого только и мечтают, как бы отсюда переселиться. Здесь это улица Сент-Чэд-лейн. Даже не улица, а узкая дорожка, немощеный путь в никуда, единственное приметное здание — паб на углу. Двери и ставни в «Голубе и свистке» были окрашены в ядовито-лиловые тона, и само заведение выглядело так, словно и оно мечтало о неслыханном везении перебраться отсюда, не важно, куда именно.
Ричард Гибсон жил с семьей в последнем из домиков, прижавшихся друг к другу в этом проулке. Постаревшее каменное строение с потрескавшимися ставнями и дверью, некогда голубого, а теперь безнадежно серого цвета. Дверь была распахнута, несмотря на поздний вечер и быстро подползавший из долины холод. Из домика доносилась яростная супружеская перебранка.
— Ну так сделай с ним что-нибудь в таком случае! Как-никак это и твой сын! Господи Иисусе! Можно подумать, что он от святого духа родился, судя по тому, как мало ты ему внимания уделяешь! — выкликал женский голос, до крайности пронзительный — то ли в истерику на следующей ноте сорвется, то ли в безумный смех.
Мужской голос пророкотал что-то в ответ, но слова его потонули в общем шуме.
— Ах, тогда дела у нас исправятся? Не смеши меня, Дик! Уж конечно, когда ты сможешь все время прикрываться этой Богом проклятой фермой! Как прошлой ночью, да? Ты же наконец дорвался, отправился туда. Даже не говори мне об этой ферме, ясно тебе? Мы тебя тогда небось и в глаза не увидим, если у тебя будет целых пятьсот акров, где спрятаться.
Линли громко постучал заржавевшим молотком в распахнутую дверь, и вся сцена предстала перед глазами визитеров.
В захламленной гостиной, на просевшем диване сидел мужчина, пристроив на коленях тарелку и пытаясь поужинать какой-то на вид совершенно отталкивающей пищей, а напротив него стояла жена — руки воздеты к небесам, одна из них сжимает щетку для волос. Оба растерянно уставились на незваных гостей.
— Вы застали самую кульминацию. Еще немного, и мы бы отправились в койку, — пояснил Ричард Гибсон.
Трудно было бы вообразить более несхожую парочку: Ричард казался настоящим великаном, без малого шести с половиной футов ростом, с черными волосами, смуглой кожей и насмешливыми карими глазами. Широченная шея и тяжело висящие руки выдавали в нем человека, привыкшего к физическому труду, Его жена была миниатюрной, светленькой, с резкими чертами совершенно белого от злобы лица. Однако в воздухе между ними явственно ощущались флюиды, подтверждавшие слова мужа. В этом браке крик и брань служили лишь предюдией главной битвы за верховенство — той, что вершилась в постели. И, судя по сцене, которую застали Линли и Хейверс, исход этой битвы отнюдь не был предрешен.
Бросив на мужа последний испепеляющий взгляд, в котором ненависть слилась с вожделением, Мэдлин Гибсон вышла из комнаты, с грохотом захлопнув дверь. Великан захихикал ей вслед.
41 
