162 
Она встрепенулась, услышав писк рации в кармане. Вытащила черную коробочку, щелкнула кнопкой – и руку тут же перехватил полковник Тимирев, уставился бдительно. Даша, пожав плечами, разжала пальцы. Он поднес рацию ко рту:
– Полковник Тимирев, слушаю?
– Говорит капитан Сац, – послышался чуть искаженный скверной отечественной электроникой бодрый голос. – У меня, простите, майор Шевчук на этом канале…
Тимирев, окинув Дашу взглядом, казавшимся ему, должно быть, ужасно проницательным, все же протянул ей рацию. Перепалка как по волшебству притихла, чины подвинулись поближе.
– Дарья Андреевна, – протянул Сац со своей всегдашней развальцой. – Подтвердилась ваша информация. Тут к воротам в наглую подъехал красненький такой автобусик, и попытались из него вылезть оглоеды с автоматами. Пришлось воспрепятствовать. Покрошили стекла предупредительными, перекинулись словечком, они сначала подергались, потом стали выкидывать трещотки в дверь. На данный момент лежат мордами в землю, ведут себя пристойно, один, правда, все кричит, что он полковник, аж из штаба округа… Жду распоряжений.
Даша подняла глаза на придвинувшихся чинов, вопросительно подняла брови. Чегодаев, рывком подавшись вперед, прямо-таки заорал:
– Пусть доставляют!
– Капитан, – сказала Даша в сетчатое отверстие. – Вот тут мне прокуратура подсказывает, что следует обеспечить доставку…
– Тогда высылайте автозаки, мне их по моим легковушкам ни за что не распихать…
– Понятно, обеспечу. Конец связи, – сказала Даша. Выключила рацию и сказала в пространство: – Наверное, займется кто-нибудь? Я автозаками не распоряжаюсь…
Положила рацию на свободный стул и, отключившись от гомона в кабинете, смотрела в окно, как по проспекту, звонко цокая копытами, едут вроссыпь живописные казаки в кафтанах буйного семнадцатого века и лихо заломленных островерхих шапках.
Не было ни мыслей, ни чувств, ничего не хотелось.
Слава богу, на нее больше не обращали внимания, деловито суетясь, только Глаголев, стоявший наособицу от остальных, то и дело зыркал холодными глазами, в конце концов подошел, присел рядом и тихонько сказал:
– Перебор, Рыжая…
– Нет, – сказала она столь же тихо. – Не одним вам распевать про офицерскую честь, мы тоже каста, и тот, кто грохнул своего, обязан словить девять грамм…
Замолчала и отвернулась. Не до него было. Ее мучил вопрос, на который невозможно было найти ответа. Даже два вопроса.
Как она поступит, если подобный переворот однажды произойдет по-настоящему?
Что ж, на это еще можно когда-нибудь получить ответ, но никогда в жизни не разгадаешь уже, сколько в отношении Романа к ней было притворства, а сколько – искренности. А гадать, отчего-то она знала совершенно точно, придется всю оставшуюся жизнь.
…И возопили они громким голосом, говоря: доколе, Владыка святый и истинный, не судишь и не мстишь, живущим на земле за кровь нашу?
И даны были каждому из них одежды белые, и сказано им, чтобы они успокоились еще на малое время, пока и сотрудники их, и братья их, которые будут убиты, как и они, дополнят число.
Апокалипсис, 6, 10–11
162 
