104 
– Заведи себе бабу, – поморщившись, грубо сказал Мусий.
Лейзер лишь мечтательно вздохнул, а затем бросился накрывать на стол. Когда он показал из-под полы штоф с горилкой, Мусий отрицательно покрутил головой.
– Только поесть, – сказал он строго.
Лейзер понимающе кивнул; в предместье уже ни для кого не было секретом, что сечевики готовятся выйти в поход, а значит, главную статью доходов шинкарей – хмельные напитки, можно было не предлагать. Иначе и казак будет наказан, и шинкарю немало достанется. Хорошо, если его вообще не повесят на первом попавшемся суку. Но Лейзер так сильно уважал и боялся Гамалею, которого считал колдуном, что просто не мог не предложить ему выпивку. Наверное, это понял и сам Мусий, потому что сделал вид будто ничего и не было.
Быстро перекусив, Гамалея сказал:
– Вот что, Лейзер, у тебя есть возможность послужить доброму делу.
– Ах, моцный пан! Старый Лейзер всегда готов услужить доброму человеку.
– Вот и отлично. Мне срочно нужна хорошая парусина. Хорошая, не гнилье! Достанешь – в накладе не останешься. Срок – пять дней. Сколько метров? Много… – Мусий назвал количество. – Оплата будет двойная – за срочность.
У Лейзера загорелись глаза. Парусина! Казаки собрались в морской поход! Ах, какой может быть знатный гешефт! Сначала парусина, а затем, когда казаки вернутся с добычей, уж Лейзер постарается, чтобы они оставили в его шинке как можно больше денег с дувана. Но пять дней… Где найти столько парусины за такое короткое время?
– Это невозможно, – начал было ныть Лейзер. – Дайте мне десять дней…
– Пять! – отрезал Мусий, поднимаясь из-за стола. – И ни дня больше. Не уложишься в срок… что ж, тогда пеняй сам на себя.
С этими словами старый характерник и покинул шинок. Он был уверен, что Лейзер разобьется в доску, но парусину достанет.
Мусий не ошибся. Спустя полчаса два молодых еврея на добрых конях уже летели к Голому перевозу. Лейзер глядел им вслед, кусал нижнюю губу и от нетерпения притопывал, словно таким образом мог ускорить их возвращение…
На шестой день после начала подготовки к морскому походу все было готово. В том числе и новые паруса. Лейзер, получив за них добрый куш, сиял как те золотые, что звенели в его кошельке.
Оборудованные «чайки» уже ждали казаков все в тех же плавнях, где они строились. Малашенко наказал держать их там из опасения, что о подготовке к морскому походу узнают татарские лазутчики. Конечно, в последние годы их стало гораздо меньше – Сечь и так была на виду, но все же некоторые мурзы не отказывали себе в удовольствии натаскивать на фактически бесправных запорожцах своих молодых воинов, которые все больше и больше наглели.
Иногда из-за озорства они умыкали целые семьи зимовых казаков для продажи на невольничьем рынке, а когда сечевики догоняли молодых наглецов и с боем возвращали ясыр, тогда хан грозил запорожцам разными карами и требовал выплатить большой штраф.
В «чайки» уже было погружено и огненное зелье, и квадранты[117] для определения направления пути, и продукты – сухари, пшено, соломаха, сушеное мясо и рыба, а также высушенный и измельченный в порошок корень аира – весьма действенное лечебное средство от воспаления кишечника. Там же стояли бочонки с ключевой водой, в которые священник опустил серебряные крестики – чтобы вода хранилась подольше.
Воды было немного, и ее взяли лишь потому, что в поход шла в основном молодежь. Бывалые запорожцы в морском плавании утоляли жажду жидкой соломахой, которая была им и пищей и заменяла воду.
Не было в челнах лишь никаких спиртных напитков. В походе запрещалось пить горилку под страхом смертной казни. Только на поясе у сотников – атаманов челнов, и есаулов висели фляжки с крепкой оковитой для обработки ран и поддержания духа у тех, кто готовился предстать перед всевышним.
Торжественный молебен отслужили после обеда. Странное зрелище представляли казаки, собравшиеся перед церковью на майдане, где происходило действо. Они напоминали шайку оборванцев, потому что в поход запорожцы всегда надевали все самое ветхое и старое – чего не жалко. Но начищенное до блеска оружие, которым казаки были увешаны с головы до ног, и суровые сосредоточенные лица подсказывали постороннему наблюдателю, что это не какие-нибудь нищие, а суровые бесстрашные воины.
После молебна все выпили по «прощальному» ковшу медовухи, перекрестились на храм Божий и колонной вышли из ворот Сечи. Жители предместья провожали их молча; но у каждого в глазах стоял тоскливый вопрос – что-то теперь будет? Никто из них не знал ни цели похода сечевиков, ни как он будет совершаться (за исключением Лейзера; но шинкарь быстрее дал бы отрезать свой язык, чем сболтнуть лишнее). Но все были уверены, что предстоят серьезное разбирательство с ханом (который запретил запорожцам любые воинские походы не под его бунчуками), и кто знает, чем оно закончится…
104 
