37 
На следующий день Тихомировы глазам своим не поверили – подлетающие к полю птицы шарахались от него, будто наталкивались на невидимую стену. Пшеница созрела, ее обмолотили, и до следующего лета Тихомировы были с хлебом. (Правда, прадед сумел вовремя припрятать пшеницу от властей, которые осенью выгребли из амбаров крестьян весь хлеб до зернышка.) А случилось это в голодном 1933 году, когда еду нельзя было купить ни за какие деньги.
Спустя два года Тихомировы переехали поближе к центру города, потому что их очень настойчиво начали «приглашать» в колхоз, хотя прадед и числился в мастеровых. (На самом деле он, как и весь клан Тихомировых, занимался кладоискательством и нигде не работал.) А Дуняша так и осталась в своей избе на городской окраине.
Жилище бабы Дуни и впрямь напоминало избушку на курьих ножках. Она залихватски покосилась, но ее при строительстве поставили на высокий венец, поэтому изба, сложенная из почерневших от времени бревен, не казалась совсем уж одряхлевшей. Тем более что была крыта не корой или гонтом, а изрядно замшевшей красной черепицей.
Глеб заглянул через невысокий забор. Вокруг стояла нереально жуткая тишина. Изба смотрела на него подслеповатыми бельмами небольших оконец с нескрываемой враждебностью. Так же как и черный кот, греющийся под лучами солнца на завалинке. От его пристального взгляда Глебу стало не по себе. Но еще больше он обеспокоился, когда котище неторопливо поднялся и неспешно направился к воротам.
– Эй! – крикнул Глеб. – Дома есть кто?
Тишина. А кот не останавливается…
– Баба Дуня!!! – вскричал испуганный Глеб; в этот момент кот обнажил свои внушительные клыки и угрожающе зашипел. – Вы дома?!
– Дома, дома…
Она, казалось, выросла из-под земли. Только что на этом месте находилось прохудившееся эмалированное ведро с мусором, а теперь стоит древняя старуха, опираясь на клюку. Но ее глаза были не по возрасту живыми и блестящими. «Похоже, бабуля хлебнула какого-нибудь тонизирующего напитка», – мельком подумал Глеб.
– И чего тебе надобно, добрый молодец? – спросила старуха чисто по-сказочному.
«Меч-кладенец, ковер-самолет и шапку-невидимку», – едва не сорвалось с уст Глеба, который мигом успокоился и солидно ответил:
– Мне бы… полечиться.
Старуха поджала губы и сухо молвила:
– Не занимаюсь.
– Я хорошо заплачу!
– Тебя лечить, только портить, – ответила старуха и обожгла Глеба тяжелым, жалящим взглядом. – Ты здоров как бык.
Казалось, что у бабы Дуни нет зрачков; на Глеба посмотрела сама космическая пустота. Он невольно вздрогнул, но быстро совладал с нервами и сказал:
– У меня дурные сны. Я знаю, что вы можете помочь.
Старуха какое-то время присматривалась к Глебу, а затем произнесла немного изменившимся голосом, обращаясь в первую очередь к себе:
– Он кого-то мне напоминает… Кто ты?
– Меня зовут Глеб.
– А как фамилия?
– Тихомиров, – не очень охотно назвался Глеб.
Баба Дуня сделала шаг назад, словно ее толкнули в грудь. Кот, сидевший у ее ног, беззвучно обнажил клыки, и его изумрудные глазищи угрожающе сверкнули.
– Тихомиров… – повторила старуха. – Как же я сразу не распознала… Похож, очень похож. Вылитый Данила. Что ж, заходи, Тихомиров… Глеб. Уголек, марш на место! – скомандовала она коту, и тот, мигом утратив к Глебу интерес, степенно направился к завалинке.
Они прошли в горницу. Она оказалась достаточно просторной и на удивление светлой. Может, потому, что в ней было семь окон – на три стороны избы. А в остальном Глеб увидел именно то, что и рисовал в своем воображении.
Это была классическая изба деревенской знахарки: пучки сухих лекарственных трав и кореньев на стенах, полки с банками и пузырьками, заполненными разными снадобьями, и горящая плита, на которой тихо булькало какое-то варево, явно не съедобное. На широком деревянном столе в беспорядке стояли мраморная ступка с пестиком, керамические миски-чашки с порошками разного цвета, подсвечник на три свечи и спиртовка; там же лежали старинная книга в порядком потертом кожаном переплете (она несколько выделялась на фоне общей картины), круглые «чеховские» очки, блокнот с рецептами и два карандаша. И наконец этот «натюрморт» завершали плетеная из лозы вазочка с домашними коржиками и солдатская эмалированная кружка с недопитым чаем.
– Садись… – буркнула старуха, указывая на колченогий табурет.
Глеб послушно сел. Табурет под ним заскрипел, качнулся, но устоял, хотя Глеб уже напружинился, готовый вскочить на ноги в любой момент.
37 
