очень нудно 
30 
— Но промолчать, отказаться открыть следующий символ — разве и это тоже не своеобразная форма действия, поступок, который может иметь непредсказуемые последствия?
— Возможно, возможно, но сейчас я предпочитаю пойти на риск. Я, в отличие от вас, не готов играть в детектива. И если математика по сути своей демократична, значит, решение, то есть продолжение серии, лежит на поверхности, доступно всем… И у вас, и у того же Питерсена в руках есть все элементы, чтобы угадать правильный ответ.
— Нет-нет, я имел в виду совсем другое, — запротестовал я, — в математике есть элемент демократичности, когда она пункт за пунктом, строка за строкой выстраивает некое доказательство. Каждый может проследить весь этот путь, раз он кем-то определен. Но сперва должен случиться момент озарения, то, что вы назвали рывком коня… и только единицы, иногда один человек за целые века способен первым различить во мраке верный путь.
— Отличное начало, — заметил Селдом, — «один человек за целые века» — это звучит воистину драматично. Ладно… Так или иначе, но продолжение серии, которое я сейчас обдумываю, весьма просто, не требуется никаких специальных математических знаний. Гораздо труднее, как мне представляется, установить связь между символами и преступлениями. Пожалуй, познакомить нас с психологическим портретом — не такая уж дурная мысль. А теперь, — заявил он, глянув на часы, — мне пора возвращаться в институт.
Я сказал, что хочу еще немного погулять по парку, и он протянул мне карточку, которую ему недавно оставил Питерсен.
— Вот адрес полицейского участка, это напротив лавки «Алиса в Стране чудес», мы можем встретиться там в шесть, если вы не против.
Я пошел дальше по дорожке и там, где она поворачивала, остановился под деревьями и принялся наблюдать непостижимую для меня игру в крикет. Несколько минут я был уверен, что присутствую при подготовке к партии и что было сделано несколько неудачных попыток ее начать. Но тут я услышал горячие аплодисменты дам в больших шляпах. Дамы пили пунш, сидя в углу площадки.
Видимо, я просмотрел что-то очень важное, возможно даже, игра на моих глазах достигла кульминации, а я не был способен заметить ничего, кроме раздражающей неподвижности. Я миновал мостик, за которым парк становился чуть менее ухоженным, и зашагал вдоль реки по желтеющим пастбищам. Мимо проплывали маленькие лодки. Я чувствовал, что где-то совсем рядом кружит некая догадка — так жужжит насекомое, которого не видно. Интуитивная догадка, которая вот-вот обретет конкретную форму. И я вдруг понял, что, если бы находился в более подходящем месте, различил бы краешек, за который можно ухватить догадку и потянуть. В математике со мной происходило нечто подобное, и там я тоже никогда не знал, надо ли, проявив настойчивость, изо всех сил стараться, чтобы магическим образом вызвать решение, или, наоборот, забыть обо всем, повернуться спиной и подождать, пока оно явится к тебе само. Что-то в окружающей меня мирной картине, в спокойном плеске воды под веслами, в вежливых улыбках встречных студентов заставляло напрячься, сеяло тревогу. Нет, все-таки это не то место, понял я наконец, где я найду ключ к тайне, связанной с недавними убийствами.
По дорожке, петляющей меж деревьями, я вернулся в институт. Мой русский коллега отправился обедать, и я решил позвонить Лорне. Я услышал ее возбужденный и радостный голос. Да, у нее есть новости, но сначала она хотела бы узнать, что слышно у меня. Нет, Селдом ничего ей не рассказал, только упомянул про записку, прикрепленную к стеклянной двери. Мне пришлось подробно описать, как я обнаружил листок, что на нем было, а потом по возможности точно воссоздать разговор с Питерсеном. Лорна задала мне несколько вопросов и только после этого решила поделиться собственной информацией. Тело не было отправлено в полицейский морг, вскрытие решили проводить прямо в больнице при участии здешних специалистов. И во время обеда она кое-что выведала у знакомого врача.
— Разумеется, тебе это стоило большого труда? — ревнивым тоном спросил я.
Лорна засмеялась.
— Ну, он и раньше нередко приглашал меня сесть за его столик, и вот сегодня я наконец-то согласилась. Оба врача пребывали в растерянности, — продолжила она. — Впрыснутое больному лекарство не оставило абсолютно никаких следов. Они не нашли ничего, совсем ничего, и мой знакомый сказал, что и сам бы, не задумываясь, подписал бумагу о том, что это естественная смерть. Так вот, существует только одно приемлемое объяснение. Совсем недавно получено некое вещество — из какого-то мексиканского гриба под названием Amanita muscaria , и пока еще нет реактивов, которые помогали бы его выявить. Доклад об этой субстанции был сделан в прошлом году на закрытом конгрессе в Бостоне. Самое любопытное, что это вещество до сих пор представляет собой тайну, патологоанатомы словно дали клятву не упоминать даже его название. А вдруг это след — и убийцу надо искать среди судебных врачей?
30 
