22 
И в это время начался налет советской артиллерии…
Когда Татарчук открыл глаза, Засанье заволокло черным дымом – горели нефтехранилища. Снаряды взрывались и в Средместье, и на склонах замковой горы, и в парке.
Старшина поднялся и, придерживаясь за стену дома, ступил шаг, другой, третий… В голове шумело, боль в спине была нестерпимой, ноги подкашивались. Споткнувшись, Татарчук упал, больно ударившись затылком, и снова потерял сознание.
Очнулся он от запаха хлороформа. Его куда-то несли – Татарчук лежал на боку и видел окрашенные в светло-серый цвет панели и распахнутые двери комнат, в которых стояли койки.
«Госпиталь…» – понял старшина и, успокоенный, закрыл глаза.
В одной из таких комнат-палат его бережно уложили на постель, укрыли одеялом. Татарчук осмотрелся, пытаясь сообразить, где он и что с ним. Умело перебинтованная грудь и тупая боль в спине напомнили старшине о последних событиях.
«Жив…», – подумал он с облегчением и крепко уснул.
Проснулся Татарчук под вечер. В палате стояла еще одна койка, на которой лежал тяжело раненный с забинтованной головой. Где-то вдалеке гремела канонада, дребезжали оконные стекла. Татарчук попытался приподняться, но тут же, застонав, опустился на постель.
– Господин обер-лейтенант, вам плохо? – раздался чей-то мужской участливый голос.
Говорили по-немецки! Татарчука мгновенно прошиб холодный пот, мысли приобрели необходимую ясность, и старшина вдруг сообразил, что его подобрали, приняв за раненого при артналете гитлеровского офицера. И он в немецком госпитале! И его, судя по всему, прооперировали немцы!
– Господин обер-лейтенант! Вы меня слышите? Вас что-то беспокоит?
– Найн… – хрипло выдавил из себя Татарчук, не открывая глаз – боялся, что они его выдадут.
Санитар, поправив одеяло, ушел. Татарчук лежал недвижимо, чувствуя, как гулко колотится сердце, готовое выпрыгнуть из-под повязок. Сосед по палате, изредка ворочаясь, тихо постанывал.
Ужинать Татарчук не стал. Он лежал, не открывая глаз и не отвечая на зов санитара. Ему сделали два укола и оставили в покое.
Старшина достаточно хорошо знал немецкий язык, чтобы общаться с захваченными при переходе границы шпионами и диверсантами вермахта. Но он очень сомневался, что его произношение не вызовет подозрение у истинных арийцев.
Впрочем, и этот момент можно было обойти, будь в кармане трофейного кителя офицерская книжка вермахта. Благодаря перебежчикам с немецкой стороны и пойманным шпионам Татарчук знал, что части германской армии укомплектованы не только немцами. Под флагом фашистской Германии на Советский Союз надвигалась разномастная и разнокалиберная саранча: итальянцы, испанцы, чехи, финны, румыны, венгры, болгары («Братушки, мать их!..» – со злостью подумал о последних старшина)…
Так что вполне можно было сойти за чеха с немецкими корнями или, на худой конец, за фольксдойче[23], коих немало убыло в фатерлянд из прибалтийских стран после присоединения их к СССР.
Ночью, когда движение в коридоре прекратилось, Татарчук, кусая губы от боли, надел брюки, потихоньку обулся – обмундирование лежало рядом, на стуле, но оружия не было. Немного пришлось повозиться с мундиром – когда старшина застегивал пуговицы, руки дрожали, пальцы были непослушными.
Одеваясь, он мысленно поблагодарил судьбу и свои привычки. Имея тайную склонность к фатовству, которой стыдился и тщательно скрывал от товарищей, старшина, готовясь в отпуск, купил по случаю на барахолке немецкое шелковое белье, и перед предстоящим отъездом впервые натянул его на себя. Это, видимо, и спасло его от разоблачения – отсутствию документов в горячке боя никто не придал значения. Такие вещи на войне случаются сплошь и рядом.
Но рано или поздно раненым офицером без документов должна была заинтересоваться контрразведка. Этого нельзя было допустить, и Татарчук решил уходить немедля, хотя и чувствовал себя отвратительно.
Старшина подошел к окну и, стараясь не шуметь, потянул на себя раму; она поддалась легко. Выглянул наружу и порадовался – палата находилась на первом этаже. Дернулся обратно, остановился возле койки соседа, судя по мундиру, капитана, прислушался. Тот спал, тяжело дыша.
Татарчук взял с тумбочки увесистую металлическую пепельницу, крепко сжал ее в руках, примерился… – и поставил обратно. Убить безоружного, раненого человека, пусть даже врага, старшина не смог.
22 
