97 
Ольга поднялась и села на постели рядом с ней.
– Что вам нужно? – спросила она деловито.
– При другом обороте, милочка, я честно ответила бы: деньги. Но сейчас ситуация иная. Я верю, что ты способна дать больше. Однако твой преследователь – человек настолько влиятельный и могущественный в сравнении со мной, что никакие деньги – никакие, золотко! – не компенсируют риска. Хотя, конечно, компенсация существует, и это вполне в твоих силах…
– Нельзя ли поточнее?
– Изволь, – француженка придвинулась и спросила изменившимся голосом: – Насколько я понимаю, мужскую любовь ты уже испытала?
– Предположим.
– А о любви женской, на добрый древнегреческий манер, слышать приходилось?
О многом приходится слышать благородным барышням, хотя порой весь свет считает, что все обстоит как раз наоборот… Ольга возмущенно вскинула голову – и почувствовала на талии и на колене бесцеремонные ладони.
– Дело, конечно, твое, – промурлыкала ей на ухо Изабо. – Можешь гордо отказаться – и я немедленно кликну полицию, каковая тебя моментально доставит к… хозяину. А если будешь послушной девочкой, честью клянусь, я тебя спрячу так, что ни одна собака в этом городе не пронюхает… Тебе решать, милая.
Она встала, одним движением плеч сбросила на пол пеньюар и встала перед Ольгой нагая, цинично улыбаясь, часто дыша, облизывая губы розовым язычком. Нетерпеливо прошептала:
– Так что мы выберем, красавица моя? Мою дружбу или…
Ольга сидела подавленная, уронив руки, повесив голову, чувствуя полное бессилие. В том, что мадам Изабо в точности выполнит свои угрозы, она не сомневалась. Презирала себя, но осталась сидеть неподвижно и молча, в голове крутилось: это все же совсем другое, это не тот мерзкий подвал…
Изабо, удовлетворенно хохотнув, опрокинула ее на постель, прилегла рядом, распахнула Ольгин пеньюар сверху донизу. Громко причмокнула:
– В самом деле, не годится отдавать такое тело какому-то старому мужлану. Ты прелесть, Оленька…
Ольга смотрела в потолок, закинув голову и желая одного: чтобы все побыстрее кончилось. Просунув руку ей под шею, Изабо прижалась к ее губам долгим влажным поцелуем, узкая сильная ладонь умело и обстоятельно странствовала по Ольгиной груди. Потом она принялась нашептывать на ушко такие непристойности, что у Ольги поневоле запылали щеки, – с этим она еще не сталкивалась, уши горели, как угольки.
– Нетронутые – моя слабость… – задыхаясь, прошептала француженка.
Ольга прикрыла глаза, стараясь отрешиться от всего на свете. Горячая ладонь скользнула по ее бедру, долго кружила по животу, с рассчитанной медлительностью опускаясь все ниже и ниже, поцелуи спустились на грудь, в насыщенной резким ароматом духов тишине слышалось только тяжелое дыхание француженки, жарко прошептавшей на ухо:
– Умница… Ножки чуть пошире… Милая, сладкая…
Ольга повиновалась. Ладонь опустилась ниже, умелые пальцы проделали такое, отчего Ольга, не сдержавшись, коротко застонала, невольно раскинулась, слушая доносившийся словно бы издалека жаркий шепот об очаровательном бутончике… Потом начался форменный стыд. Еще чуть погодя француженка извернулась гибким движением, и ее губы оказались там, где только что проказничали пальцы, а бедра – над Ольгиным покрасневшим лицом.
Она поняла и подчинилась, положив руки на бедра Изабо, сгорая от стыда, не в силах поверить окончательно, что с ней такое проделывают и что это делает она сама.
Глава семнадцатая
Избавители
Ольга лежала в объятиях француженки, отвернув лицо к стене, – щеки все еще горели, как маков цвет.
– Что это мы так печально притихли? – Изабо бесцеремонно взяла ее за подбородок и повернула лицом к себе. – Должна сказать тебе комплимент: у меня давненько не было такой приятной и талантливой ученицы…
Ольга сердито отвернулась. Француженка насмешливо промурлыкала ей на ухо:
– Вот только, пожалуйста, не изображай оскорбленную невинность. Ах, злая тетенька развратила бедную девчушку… Насколько я могу судить – а у меня богатый опыт, – тебе, бедная девчушка, понравилось…
– Вздор, – бросила Ольга.
– Ничего не вздор, – рассмеялась Изабо с отвратительной хозяйской интонацией. – Может, я неточно выразилась… В любом случае, тебе было приятно, не правда ли?
Ольга молчала. Самое скверное, что клятая француженка была права: временами она и в самом деле испытывала удовольствие – нерассуждающее, не зависящее от ее обычных пристрастий и привычек. И ничего нельзя было с этим поделать, вот и злилась теперь на себя, хотя вроде бы и не за что…
97 
