очень нудно 
61 
На серой от пыли софе сидел некто, облаченный в синий тренировочный костюм. Сыщик сообразил, что это господин Зуберович. Мужчина был босой, что сразу чувствовалось по запаху. Его лицо напоминало лунный ландшафт с кратерами, на пальцах загибались длинные желтые когти. Глаза, несмотря на вечер и тусклое освещение, были скрыты за заляпанными темными очками без правой дужки. Вместо прически на голове застыло некое месиво из волос, перхоти и сала. На поцарапанном столике перед ним стояли банка пива и переполненная пепельница. За спиной у посетителя работал телевизор, звук был предупредительно выключен.
— Ты кто?
— Иоганнес Тойер. Из здешней полиции.
Зуберович сразу сел и задрожал всем телом.
— Ничего не делать. Всегда за все платить…
— Вот и хорошо. — Мужик вызвал в сыщике жалость. — Я вас ни в чем и не обвиняю. Наоборот, хочу помочь.
— Ты мне? — переспросил Зуберович и по-детски засмеялся. Потом извлек из заднего кармана пачку сигарет, насколько Тойер мог судить, самых дешевых и ядовитых, какие есть в продаже. — Кури?
Разумней было бы принять предложение, но Тойер представил себе их вкус — сушеного верблюжьего дерьма.
— Господин Зуберович. Вашего сына Адмира обвиняют в поджоге дома в Гейдельберге. Я считаю, что он этого не делал.
— Моя сын нет карош.
Сколько же ему лет, этому мужику, и что с ним сделали в концлагере? Сыщик попытался увидеть прежнего Зуберовича. Как выглядел он, когда еще не потерял достоинства?
— Моя сын признаться, я знать.
— Он был в тот день у вас?
— Не знать, я плохо память. Но он иногда приходить.
Тойер попытался улыбнуться.
— Чем вы занимаетесь с сыном, когда он у вас?
— Пить пиво, — Зуберович действительно задумался. — Говорить. Моя жена делать нам кофе. Пить кофе.
Тойер кивнул.
— Ты хотеть босниш кофе?
— Нет, большое спасибо, я…
— Жена! — крикнул Зуберович. — Кофе!
Дверь тут же открылась.
— Вари, он полиция.
Женщина перекрестилась.
— Я думал, вы мусульмане.
— Я мусульман, но не верить. Жена хорват… босниш хорват, понимать?
Тойер подозревал, что и многие другие экс-югославы точно не знали, к какому из враждующих лагерей они принадлежат. Но это не помешало разгореться кровавой войне. Как и всем другим войнам, прошлым и будущим.
Насколько он мог судить, это был турецкий мокко.
— Для босниш мужик нормальны, для немец инфаркт, вкусно? — Зуберович засмеялся. Во рту у него почти не осталось зубов.
— Ваш сын…
— Тюрма не так плох, — отмахнулся он. — Мыть скор помош, знать от паста. Паста обещать.
Тойер не понял, что за пасту имел в виду босниец.
— У мужа плохой память из-за того, что он пережить в лагер.
Женщина убирала чашки. Если бы она чуточку привела себя в порядок, отдохнула и у нее появилась жизненная перспектива, она была бы красавицей. Комиссар похолодел от догадки, что супругам всего лишь под сорок, не больше.
— Лагер! — воскликнул Зуберович. — Ты немец не понимать. — Он снял очки. Вместо одного глаза оказалась впадина. — Мне колоть ножом глаз и сказать, где твой жена? Не этот, другой жена, Мангейм, мать Адмир. Я сказать нет. Тогда ножом к другой глаз…
Он сунул одноразовую зажигалку к лицу Тойера, комиссар отпрянул.
— Тогда я сказать где жена, ее поймать и…
Он сделал красноречивый жест. Тойер судорожно сглотнул, он понял, почему этой паре пришлось расстаться. Но вот того, что творили люди в последние пару десятилетий, этого он не понимал.
— Но одно я не сказать. — Зуберович широко ухмыльнулся, наклонился вперед и заговорщицки подмигнул.
— Да? — спросил Тойер.
— Я тебе сказать немецкий полиция карош…
— Да? — (Что, неужели в этом заключалась его тайна, которую он не выдал врагам?)
— Есть у меня клад в Босния. Зарыть в лес. Если деньги на поезд, выкопать. — Он выжидающе поглядел на Тойера. — Клад, я тогда богатый!
Полицейский стал поспешно прощаться. Женщина проводила его до двери.
— Вы гораздо лучше говорите по-немецки. А муж ваш… почему вы вышли за него?
— Мой другой муж умер в войну, у меня тут ребенок в приют, инвалид. Он, — она мотнула головой назад, — может остаться тут, из-за лагер. Раз я его жена, то и я могу остаться, и ребенок.
Тойер поморщился с сожалением:
— Жизнь-то плохая.
— Совсем никакая, — горько улыбнулась она. — Он не может работать, боли через полчаса. Все забывает, память плохой.
61 
