очень нудно 
123 
И эта рука держала голову барона Алоизиуса фон Шталенгессе унд цу Штральбаха фон Кольбица, лейтенанта гусарского полка фон Циттена, недалекого малого, но отличного друга и храброго товарища в бою. Лицо барона оставалось почти спокойным, на бледно-восковых губах застыла яростная гримаса, словно у человека, неожиданно сраженного пулей в атаке…
Непослушными губами Пушкин прошептал короткую молитву. Горе было чересчур огромно, чтобы уместиться в сознание. Он подумал, что Алоизиус своей судьбой ухитрился распорядиться согласно любимой поговорке: гусар, доживший до тридцати, не гусар, а дрянь. Вот он и не дожил…
Кривя тонкие губы, падре Луис сказал, не глядя в сторону Пушкина, словно вообще не замечая его присутствия:
— Как это ни горько, но перед вами закономерный финал безрассудного предприятия. Господи, я же предупреждал вас обоих еще в Праге: не с вашими слабыми силенками лезть в эту драку… Вы не послушались. Глупые, самонадеянные юнцы…
— Я попросил бы вас тщательнее подбирать выражения, падре, — сказал Пушкин звенящим голосом. — Мы не мальчишки, и попали сюда не по глупой прихоти. Мы обязаны службой, и это был наш долг…
— Я уже выразил свое мнение о вашей службе, — отрезал иезуит. — И не намерен его менять.
— А любопытно, если…
— Бросьте, — сказал падре Луис. — Драться с вами на дуэли я все равно не буду. Люди моего положения на подобные дурацкие забавы не имеют права. Ну как, вы довольны? Вы вдоволь порезвились, показали себя персонажами рыцарских романов… Вот только один погиб, а другой чудом уцелел…
— Мы делали все, что могли, — сумрачно сказал Пушкин. — И не наша вина, что сделали мало. В дальнейшем…
— Вот, кстати, о дальнейшем, — холодно сказал иезуит. — Дальнейшее для вас заключается в том, что вы сядете в почтовую карету и немедленно отправитесь домой. На сей раз я буду осмотрительнее и пошлю с вами людей, которые за вами присмотрят до самой русской границы. Ваши возможные протесты не имеют никакого значения и рассматриваться не будут. — Он усмехнулся. — Если есть такое желание, вернувшись в Петербург, пожалуйтесь на меня заведенным порядком — через дипломатов при Святом престоле. Только, боюсь, вам ответят с подобающей вежливостью, что произошло какое-то недоразумение, и священник по имени Луис не существует вовсе, а значит никогда не был посылаем ни в Прагу, ни в Тоскану…
— Догадываюсь, — сказал Пушкин, косясь на непреклонное лицо собеседника. — А если я…
— Мы ничего не обсуждаем, — ледяным тоном сказал падре Луис. — Я просто-напросто ставлю вас перед фактом. Хватит с меня напрасных смертей, не хочу еще и третьей. До русской границы вы будете под присмотром. Что вы будете говорить в Петербурге, меня не интересует — ради бога, все как есть… Я хочу только одного: чтобы вы объяснили вашим начальникам, что они занимаются бессмысленными, дилетантскими забавами. Оставьте эти дела тем, кто знает в них толк…
Он сделал жест, и тотчас же Луиджи в сопровождении еще двух молчаливых субъектов приблизился к Пушкину, и они обступили его с решительным видом. Протестовать и сопротивляться было бесполезно. Иезуит сказал:
— Во Флоренции вам помогут собрать вещи и устроят в карете.
— У меня там есть небольшое дельце…
— У вас больше нет во Флоренции никаких дел. Ваши бумаги из банка Амбораджи уже у меня. И не рассчитывайте, что получите их назад. Вам это совершенно ни к чему. Зачем? Чтобы вы у себя там снова принялись проводить дурацкие дилетантские опыты вроде того, что устроили в отеле?
— Но позвольте…
— Ничего я вам не позволю! Уведите его.
Окружающие придвинулись к Пушкину вплотную, и он, вздохнув, шагнул туда, куда ему указали. Не оборачиваясь, сказал громко:
— Интересно, как назвать человека, который препятствует другим делать богоугодное дело?
— Предусмотрительным и ответственным, — произнес ему вслед падре Луис. — Чтобы совершать богоугодные дела, одного желания мало…
Карета с занавешенными окнами дожидалась неподалеку. Один из сопровождающих обогнал остальных и распахнул перед Пушкиным дверцу — в этом, конечно, не было ни малейшего желания услужить, простая предусмотрительность… Карета тронулась.
Какое-то время все молчали. Потом Луиджи, временами поглядывавший на Пушкина не без сочувствия, сказал:
— Падре прав. Вам и в самом деле невероятно повезло, сударь. Когда-то, давным-давно, в этом здании был языческий храм, и с ним связано столько жутких историй, что от половины у вас пропал бы покой и сон…
123 
