73 
- – Ура, товарищ угнетенный,
- уж рабства нету на земле.
- Семен Михайлович Буденный
- скакал на рыжем кобыле…
Мазур давно его знал и догадывался, что Лаврик эту белиберду не сам придумал. Была у особиста такая безобидная страстишка – выкапывать неведомо откуда давным-давно забытые агитационные песни и частушки…
Оркестр смолк, и Мазур собственными глазами увидел натуральнейшее чудо.
Товарищ Федор Николаевич Хоменко, посланец далекого ЦК, вышел на трибуну трезвехоньким. Всего четверть часа назад Мазур видел собственными глазами, как он лежал на заднем сиденье лимузина в столь печальном виде, что краше в гроб кладут – и трясущимися руками пытался протолкнуть в глотку не глоток, а стакан водки сразу. Никак это не получалось у высокого гостя, всем, кто его видел, было совершенно ясно, что через минутку он либо умрет с дичайшего похмелья, либо заблюет польский лимузин…
Сейчас же в двух шагах от Мазура вальяжно прошел к ведущим на трибуну ступенькам другой человек – двигавшийся абсолютно непринужденно, строго по прямой, без малейших пошатываний, и лицо у него было соответствующее: ни тени красноты, похмельности, помятости. Хоть икону с него пиши, хоть картину с идеологически мудрым названием…
Неузнаваем был товарищ Хоменко – трезв, авторитетен, представителен, бодр, свеж, светел… У Мазура слюна к горлу подошла от зависти – вот это школа, вот это понимание момента…
Оглядев собравшихся, значительно откашлявшись, товарищ Хоменко хорошо поставленным голосом возгласил:
– Товарищи! В свете последних постановлений Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза и указаний лично товарища Леонида Ильича Брежнева, осуществляя принятую высшим партийным форумом программу интернациональной помощи братским народам, решительно вступившим на путь социалистических преобразований…
Другой динамик тоже ожил, и переводчик из местных принялся чеканить по-арабски то же самое. Уж его-то голосу недоставало поставленности и митинговой меди, как ни старался…
Показалось, что это тянется бесконечно. Стояла одуряющая жара, но толпа казалась неподвижной, как группа монументов. Как бы долго ни распространялся товарищ Хоменко, но пришла пора и ему умолкнуть. К микрофону подошла Лейла, знакомо взмахнула рукой – и вновь, как в прошлый раз, когда Мазур видел ее на митинге, принялась самозабвенно жечь глаголом сердца земляков – с раскрасневшимися щеками, разметавшимися волосами, очаровательная и несгибаемая, валькирия революции из аравийских песков…
Мазур пропустил миг.
Услышав нечто вроде многоголосого оханья, увидев, как толпа колыхнулась, зашевелилась, словно вскипающий прибой, он сначала перебросил все внимание туда, подхватив висевший до того на ремне автомат, привычно попытался высмотреть цель, источник, возможный эпицентр.
А потом он увидел, что Лаврик, вывернув шею, остолбенело таращится через его плечо на трибуну. И сам обернулся туда.
Лейла уже падала, подламываясь в коленках, и на груди слева медленно расплывалось темное пятно, а изо рта толчками выплескивалась ярко-алая кровь, и стоявшие рядом оторопели настолько, что никто сначала не пытался ее подхватить… И тут же она исчезла за широким, растянутым по гребню трибуны плакатом. Упала.
Выстрела Мазур не слышал. А новых не последовало.
Еще через пару секунд все пришло в движение – в хаос, точнее говоря. Метались народогвардейцы, целя во все стороны автоматами, ожидая подвоха и нападения со всех сторон света, товарищ Хоменко, оторопело глядя себе под ноги, махая кулаком, отдавал оглушительно громкие, насквозь идиотские приказы, на трибуне возникла суета, бежали куда-то, во всех направлениях, оскаленные черноберетчики, опомнившийся Лаврик одним прыжком оказался на трибуне и бесцеремонно, за шиворот, стащил оттуда «охраняемое лицо», озираясь со «Стечкиным» наготове… Люди разбегались, бросая знамена и лозунги, повинуясь древнему, как мир, инстинкту – вмиг оказаться как можно дальше от нехороших сложностей жизни.
Мазур видел, как его ребята, прилежно ощетинясь стволами, сомкнулись вокруг Лаврика, тащившего товарища из ЦК к лимузину, под защиту прикрывавших машину с двух сторон броневиков. Видел, как Ганим орет что-то яростное, паля в воздух.
А сам никак не мог двинуться с места. Так и стоял посреди бессмысленной беготни, панических воплей и стрельбы, гремевшей со всех сторон. В душе у него была совершеннейшая пустота. «Сплошные потери, – повторял он, как заведенный. – Сплошные потери. Не везет мне с женщинами, не везет мне…»
73 
