очень нудно 
48 
Готовя вакцину БЦЖ, Жан-Пьер краем глаза наблюдал за Джейн. Она давала мальчику глотать дегидрационнный раствор – микстуру из глюкозы, соли, питьевой соды и хлористого калия, растворенного в стерильной воде, а между глотками еще успевала нежно вытирать его чумазое лицо. Ее движения были ловкими и грациозными, как у искусного ремесленника, например, гончара, что-нибудь вылепливающего из глины, или, скажем, каменщика, лихо орудующего мастерком. Он наблюдал за ее маленькими ладонями, которые своими нежными прикосновениями успокаивающе действовали на перепуганного ребенка. Он любил ее руки.
Незаметно для мальчика Жан-Пьер достал иглу и, спрятав ее в свой рукав, стал дожидаться Джейн. Он внимательно рассматривал ее лицо, пока она протирала спиртом кожу на правом плече мальчика. У нее было озорное лицо с крупными глазами, вздернутым носом и широким улыбчивым ртом. Сейчас Джейн выглядела серьезной. Она водила по сторонам своей нижней челюстью, словно скрежеща зубами, что было признаком ее сосредоточенности. Жан-Пьер знал каждое ее выражение и никогда не знал, что у нее в мыслях.
Он часто и, можно сказать, постоянно размышлял, о чем же она думает. Но всегда боялся ее об этом спросить, ибо такие разговоры легко могли увести в запретные сферы. Ему всегда надо было быть начеку, как неверному супругу, чтобы не выдать себя неосторожно брошенным словом или даже каким-то случайным выражением лица. Любой разговор об истине и нечестности, верности и предательстве, свободе и тирании был для них табу. Сюда же относились сопредельные понятия – любовь, война и политика. Жан-Пьер проявлял осторожность, обсуждая даже самые безобидные вещи. В результате их браку недоставало полной близости. Занятие любовью казалось чем-то причудливым. Он обнаружил, что не может достичь апогея, если не закроет глаза и не перенесется мысленно куда-нибудь в другое место. Облегчением для него служило то, что в последние несколько недель ему не приходилось выполнять супружеские обязанности из-за рождения Шанталь.
– Я готова, – проговорила Джейн, улыбаясь ему.
Жан-Пьер взял ребенка за руку и спросил на дари:
– Сколько тебе лет?
– Пять.
Пока ребенок что-то рассказывал, Жан-Пьер воткнул ему иглу. В ответ ребенок разревелся. Под впечатлением этого плача Жан-Пьер вспомнил, как он сам был в пятилетнем возрасте, как гонял на своем первом в жизни велосипеде, падал с него и плакал, как этот вот мальчуган, протестуя громким плачем против неожиданной боли. Он пристально смотрел на искаженное от плача лицо своего пятилетнего пациента, вспоминая, как страшно больно ему было и какую злость он при этом испытывал. И он невольно задумался: «Как я перенесся оттуда сюда?»
Он спустил на пол мальчика, который немедленно побежал к своей матери. Жан-Пьер отсчитал тридцать 250-граммовых капсул гризеофульвина и передал их матери.
– Проследи, чтобы он принимал их по одной каждый день, пока не кончится весь запас, – произнес Жан-Пьер на элементарном дари. – Никому больше эти капсулы не давай – все это нужно ему. От стригущего лишая. Насчет кори и гастроэнтерита разговор особый. Пусть не встает с постели, пока не пройдет сыпь. И последи, чтобы побольше пил.
Женщина кивнула в ответ.
– У него есть братья и сестры? – поинтересовался Жан-Пьер.
– Пять братьев и две сестры, – с гордостью ответила женщина.
– Он должен спать один, а то они тоже заболеют. – Женщина как-то неуверенно посмотрела на доктора, у нее, наверное, была одна кровать для всех ее детей. Тут уж Жан-Пьер ничем не мог ей помочь. Он продолжал: – Если ему не станет лучше, когда таблетки кончатся, приведи его снова ко мне.
Ребенок нуждался прежде всего в том, чего не мог дать ему ни Жан-Пьер, ни его мать – в достаточном количестве полноценного калорийного питания.
Оба вышли из пещеры – худенький больной ребенок и его сухая истощенная мать. Чтобы добраться сюда, они прошли, наверное, несколько километров, причем большую часть пути она, видимо, тащила мальчика на руках, и вот теперь им предстоял обратный путь. Тем не менее мальчуган, скорее всего, умрет. Однако не от туберкулеза.
Был еще один пациент: маланг. Он был святым в Бэнде. Полубезумный и чаще всего более чем наполовину обнаженный, он пересек долину Пяти Львов от Комара, примерно сорок километров вверх по течению от Бэнды до Харикара по контролируемой русскими территории, а потом еще около ста километров в юго-западном направлении. Он произносил лишь какие-то невнятные звуки и страдал видениями. Афганцы считали малангов удачливыми людьми и не только проявляли терпимость к их поведению, но и дарили им пищу, воду и одежду.
48 
