28 
– Не дождетесь от меня такого письма, – сказала Ольга.
Быть может, и следовало, мнимо соглашаясь, выждать дальнейшего развития событий, благоприятного повода для бегства? Нет, чересчур рискованно: могут утащить в такое место, откуда ни за что не вырвешься… В голове у нее понемногу складывался план: выхватить кухенрейтер из-за пояса Беса, а заодно и пистолет у того, что торчит справа, шарахнуть из обоих на кого Бог положит – и посмотреть, кто бегает быстрее. План был рискованный донельзя, но другого попросту не приходило в голову…
– Ольга Ивановна! – воскликнул Бес с укоризной. – Мы ж, можно так сказать со всей уверенностью, при исполнении служебных обязанностей находимся, а значит, излишнюю доброту проявлять не след. Какая тут доброта, когда пара тысяч золотом маячит? Мы ж вас можем и старательно попросить исполнить нашу скромную просьбицу, так что непременно напишете, криком изойдете, прося, чтобы вам побыстрее перышко дали и чернильницу придвинули… Вы уж нас не заставляйте поступать не по-христиански…
– Князь с вами после такого тоже может не по-христиански поступить.
– Эх, Ольга Ивановна… Мы все равно в скорости из этих мест двинемся в края поблагодатнее. Да и не взять нас княжеским псам, что двуногим, что мохнатым.
Он зажал в кулаке табакерку, поднес ее к правому уху и, наклонив голову, блаженно улыбаясь, вслушивался с таким видом, словно все пересуды были правдой и внутри в самом деле сидел некто, способный говорить членораздельно. Разбойники взирали на него с суеверным ужасом и искренним почтением.
Не было времени гадать, правда ли то, что болтают, или Бес старательно ломает комедию для всех сразу. Момент был самый удобный, другого могло и не представиться…
Ольга двигалась быстро и решительно, не сделав ни одного лишнего движения, заранее зная каждый свой шаг, каждое действие. Миг – и в ее руке оказалась деревянная, покрытая мелкой насечкой рукоять кухенрейтера, и большой палец с усилием взвел курок на два щелчка. Одновременно она выдернула намеченный пистолет у того самого разбойничка, повернулась, держа пальцы на спусковых крючках, надавила…
Словно дымчатое стекло возникло меж ней и Бесом – и обе пули, она отчетливо видела, с визгом от него отразившись, ушли в небо. Как она могла ухитриться заметить полет пуль, непонятно, но ведь видела – вот они, скребнув по этой полупрозрачной преграде, вертикально взмывают вверх двумя черными продолговатыми жуками, вот тает странная преграда…
Несколько рук грубо ее сграбастали, выкрутили из пальцев оружие так ожесточенно, что Ольга вскрикнула от боли.
Бес торжествующе скалился, маяча у нее перед лицом эмалевой табакеркой, словно расшалившийся ребенок. Разбойники, сгрудившиеся вокруг, выглядели пришибленными и были бледны, как полотно.
– Ну, Васька… – послышался чей-то запинающийся голос. – Это ж как тебе ворожит…
Приосанившись, Бес спрятал табакерку, шагнул вперед и окинул гордым взором свое приунывшее воинство:
– Как дети малые, право слово… Сколько вам толкую, что со мной и из пекла вернетесь, а вы все всерьез не принимаете… – и повернулся к Ольге: – Ну, что порешили, красивая и чистенькая? Будешь писать проникновенную весточку?
Ольга выпрямилась. Страха не было, внутри все кипело от злости. Как бы там дело ни обстояло с ее происхождением и родителями, всю сознательную жизнь она провела на положении барыни, которую в жизни пальцем не тронули, ни разу ничем не укорили, не говоря уж об унижениях, вещи немыслимой. В ней играла натуральнейшая барская спесь не привыкшего сгибаться человека…
– Кнутами бы тебе выписать проникновенные письмена и по спине, и ниже, – сказала она, глядя яростно. – Есть у меня предчувствие, что так и будет, каторжанская твоя рожа. Жаль, что я вчера ночью не по тебе целила…
Довольно долго стояла нехорошая тишина. Наконец кто-то хохотнул:
– Сильна девка…
Прекрасно было видно, как Васька Бес изо всех сил пытается сохранить презрительную невозмутимость – должно быть, на тот самый, прельстивший его европейский манер. Что интересно, атаману это удалось: его лицо все же осталось почти спокойным, только рука стиснула бронзовый эфес сабли так, что костяшки пальцев побелели.
– Ну, вот так, значит… – процедил он, все еще превозмогая бешеную злобу. – Поговорили, значит, с улыбочками и прибауточками, а теперь пора хмуриться… Растяните мне эту соплю, как барыньку намедни…
28 
