очень нудно 
45 
— Ты занят?
— Не особенно, — сказал я. — Точнее, пока что абсолютно свободен. Как ветер. Как три ветра…
— Тогда пошли, — сказала она. — Поплачешься. Вижу я тебя насквозь, опять тебе плохо…
У нее есть золотое качество — умеет молча сопереживать…
Мы вошли в шикарный номер, заперли дверь, и она сразу обхватила, прижалась. Тронула ладонью кобуру под пиджаком и попросила:
— Убери его, ладно?
Я отнес пистолет в ванную, запихнул его там в шкафчик — пусть раз в жизни полежит рядом с косметикой от лучших фирм. Сильвия поставила передо мной чашку кофе, села напротив и уставилась жалостливыми бабьими глазищами.
— Ты говори, — сказала она. — Тебе ведь плохо…
Я медленно отходил, отплывал, отрешался от мира за окном, от его головоломных проблем и жестоких отгадок, позволил себе ни о чем не думать, разрешил на пару часов такую роскошь.
— Воспоминания динозавра, том второй, — начал я тихо. — Мы ведь динозавры, как и те, за кем мы охотимся. Когда они исчезнут, уйдем и мы. Да мы уже уходим, у нас не будет потомства, как у динозавров… Неделю назад, проанализировав исследования одной сверхзасекреченной комиссии. Совет Безопасности принял решение с будущего года отменить набор в военное училище «Статорис» и проработать наиболее рациональный план последующей ликвидации означенного училища. Последняя на планете военная школа закрывается. Нам уже не требуется молодая смена, все дальнейшее — дело полиции. Современный терроризм исчерпал себя, загнал в угол и вымирает. Это несказанно хорошо. Но вот как быть нам, великолепным гепардам? Мы умеем только ловить и стрелять, мы умеем умирать и рушиться с неба на бьющие навстречу пулеметы. Мы этим занимались всю сознательную жизнь. И ведь мы все понимаем, так и должно быть, для того мы и работали, для того многие и погибли — чтобы на Земле не осталось нужды в военных. Нас скоро забудут, еще до того, как умрут последние из нас. Впрочем, нас уже забывают… Лет через двадцать люди скажут — это были смелые и благородные парни, и никого больше не учат убивать голыми руками и стрелять в темноте на шорох. Эпоха. Как это больно и грустно, когда уходит эпоха… И ведь мы ничего не требуем — ни памятников, ни мемориальных досок, ни почета. Нам просто грустно и горько от того, что понять нас могут только такие же, как мы…
Ее губы прижимаются к моим, теплые ладони сжимают мои виски, и на короткое время я становлюсь нормальным человеком, способным быть нежным, ласковым, беззаботным. И все равно где-то, в глубине, как маленький злобный гном в пещере, сидит тревожная мысль — кто такой Даниэль Регар? Будь оно все проклято…
За окном — темно-синее, почти черное вечернее небо. Снизу лижут его, размывают сполохи неоновых вывесок, сверху вспыхивают огненные росчерки метеоритов.
— Странный стал город, — тихо сказала Сильвия. — Страшный. Все чего-то ждут. Ты уже знаешь, в чем дело?
— Ничего я не знаю.
— Нельзя рассказывать, да?
— Нельзя, — сказал я. Этот аргумент всегда действовал на нее безотказно, она не относится к тем женщинам, кои считают, что в доказательство любви мужчина должен выбалтывать служебные тайны.
— Это не опасно? Твоя миссия?
— Как тебе сказать…
— Значит, опасно, — вздохнула она. — Ты хоть понимаешь, как я боюсь за тебя? И как мне это необходимо — бояться за тебя?
— Я понимаю, ты понимаешь, он понимает, мы понимаем… Ты когда улетаешь?
— Через два дня, — сказала она. — Мы еще увидимся?
— Боюсь, что нет. Это мне сегодня так выпало…
— Когда освободишься, поедем в Камаргу, хорошо? Там быки, красивые степи и можно ездить верхом.
— Хорошо, — сказал я.
Она любит ездить верхом. Я тоже, да времени нет. Со многими курортными местечками и экзотическими уголками планеты у меня связаны совсем другие ассоциации, другие воспоминания, и ничего с этим не поделаешь, так сложилось. Но с Камаргой, слава богу, ничего такого…
Сильвия принесла из другой комнаты своего золотого зверя. Он оказался кентавром с крыльями — довольно-таки экзотическое сочетание. Я похвалил зверя. По крайней мере он был нетривиален.
Она проводила меня до двери. На пороге посмотрела в лицо печально и ожидающе, притянула к себе и тут же оттолкнула, прошептала:
— Иди, а то расплачусь…
Я вышел в коридор под холодный свет люстр. Наплыв гипохондрии прошел. По коридору шагал жесткий, энергичный, насквозь деловой полковник Кропачев по прозвищу Голем, великолепный гепард эпохи, туда его так, готовый решать мировые проблемы на молекулярном уровне. Завтра приезжает Ксана, завтра я должен буду прижать к стенке Регара, завтра, я очень надеялся, станут прозрачными некоторые «черные ящики». Завтра.
45 
