25 
— Но я не могу! — вырвалось у неё. — Я должна…
— Нынче же вечером уехать в Париж? — понятливо подхватил Бестужев.
Он вспомнил, что видел в одной из комнат на первом этаже упакованные и стянутые ремнями дорожные чемоданы.
— Да…
— Боюсь, с этим придётся подождать, — сказал Бестужев. — Путешествие вам, конечно, предстоит, но отнюдь не в Париж. Я офицер русской тайной полиции, мисс. Вы наверняка не знали, но меж нашими странами — я имею в виду Российскую и Австро-Венгерскую империи — давным-давно заключён договор о взаимной выдаче политических преступников. Всё уже согласовано с местными властями. Вы поедете под конвоем в Петербург, а оттуда, не исключено, и в Сибирь… Изволили слышать что-нибудь о сибирской каторге? Ничего весёлого…
Он ухмыльнулся про себя, глядя, как её глаза становятся вовсе уж круглыми от страха: ну разумеется, её представления о Сибири наверняка ничем не отличались от тех, что недавно продемонстрировал Руди Моренгейм. Тем более что буквально месяц назад очередной американский щелкопёр, недельку покрутившийся по сибирским губернским городам, выпустил очередной опус об «ужасах самодержавия», где живописал всевозможные высосанные из пальца страсти наподобие того, что сибирская жандармерия бросает провинившихся политических каторжан на съедение дрессированным медведям, а день начинает с того, что хлещет кнутом посреди площади горожан за найденную у них книгу Карла Маркса. В очередной сводке по особому отделу об этом упоминалось с кратким изложением содержания…
Бестужев смотрел на неё хмуро и недоброжелательно, старательно разыгрывая роль одного из тех ужасных сатрапов самодержавия, о которых она наверняка читала у себя дома всевозможные вымыслы. Она, конечно, неглупа и хитра, но всё же не служит какой-либо конторе, а значит, профессиональной закалки не имеет — всего-навсего энергичная авантюристочка, девчонка, не знающая Европы и её реалий… Должно получиться.
— Если вы ни в чём не виноваты, вы оправдаетесь, — продолжал Бестужев ледяным тоном. — Правда, на это потребуется немало времени. Вряд ли ваши дипломаты станут из-за вас ломать копья — Северо-Американские Соединённые Штаты не входят в число великих держав, влияние их в Европе ничтожно, к тому же речь идёт о политическом деле — а у вас, насколько мне известно, полиция тоже не пылает особой любовью к политическим преступникам.
— Да нет, вы шутите…
— Приведите себя в порядок, и едем в полицей-дирекцию, — сказал Бестужев холодно. — Вы быстро убедитесь, что шутками тут и не пахнет…
— Но в чём вы меня обвиняете?
— Я уже убедился, мисс Луиза, что человек вы крайне осведомлённый. Вы, например, уже прознали откуда-то, что Штепанека похитил Гравашоль и увозит его в Париж, вы даже знаете номер поезда и фамилию владельца цирка… В таком случае, вы, быть может, знаете и то, что на Кунгельштрассе во время похищения были убиты люди…
— Да…
— Люди из тайной полиции, австрийской и русской, — сказал Бестужев. — Как вы полагаете, полиция обеих держав будет оставаться равнодушной к таким эксцессам? Наше начальство в Вене и Санкт-Петербурге выходит из себя, речь идёт уже не только о том, чтобы отыскать Штепанека, но и найти убийц…
— Господи, я-то тут при чём?
— Хотите чистую правду? — Бестужев ухмылялся цинично, нагло и беззастенчиво, как того требовала принятая им роль. — Ваша вина исключительно в том, что вы подвернулись под руку. Вы оказались рядом, только и всего. У нас никого больше нет… кроме крайне подозрительной американской девицы, которая расхаживает по Вене с оружием, разъезжает на автомобиле, постоянно пытается отыскать Штепанека, то и дело возникает у нас на дороге… Помните, как вы пытались меня подкупить? Вы во всём этом определённо замешаны, надеюсь, не станете отрицать? При полном отсутствии в пределах досягаемости других подозреваемых сгодитесь и вы…
— Но это же подлость!
— Это будни тайной полиции, мисс, — развёл руками Бестужев. — Нравится вам это или нет, такие уж у нас в Европе порядки. У нас монархические державы с суровыми законами и имеющей широкие полномочия тайной полицией. И ещё сибирская каторга…
Она изо всех сил пыталась сохранять хладнокровие, но на глаза предательски наворачивались слёзы. Откровенно говоря, Бестужеву было её чуточку жаль, но такая уж завязалась жестокая игра…
Подойдя к ней вплотную, Бестужев внезапно изменил тон, теперь его голос звучал мягко, едва ли не задушевно:
25 
