97 
– А ты мне весь не нравишься! – перестав сдерживаться, гаркнул Андрей Михайлович. В левой половине груди толкнулась тупая, отдающая в руку боль. “Спокойнее, – сказал он себе. – Не хватало только загреметь в больницу…” – Тон его, видите ли, не устраивает… А что ты сделал для того, чтобы с тобой говорили другим тоном?
– Мне не нравится ваш тон, – повторил Палач так, словно его и не перебивали, – и мне очень не понравилась ваша попытка прострелить мне голову. Но я готов признать, что тут вы в своем праве. Работа есть работа. Поймите меня правильно: я плевать хотел на ваши крики и угрозы, и на снайперов ваших я чихал с высокой колокольни. Но если то, что вы мне рассказали про грузовик, правда, то эта история может серьезно повредить моей репутации.
– Повредить! – передразнил его Андрей Михайлович. – Да с тобой никто не станет иметь дела. Уж я об этом позабочусь, можешь быть уверен.
– А я и так в этом уверен, – ответил Палач. – Потому и сказал, что вижу два варианта… Вариант второй: я нахожу этого шустрого фрайера и кончаю его к чертовой матери. Он ведь, насколько я понимаю, единственный свидетель. Знать бы, откуда он вообще взялся в этом деле! Тогда его легче было бы искать.
– Искать его не надо, – понемногу успокаиваясь, буркнул Горечаев. – Его пока придерживает на месте наш Жорик. Кстати, подсунул его нам именно Жорик, и было бы очень неплохо, если бы с ним тоже случилось какое-нибудь несчастье.
– Что ж, – сказал Палач, – все ясно. Остался невыясненным только вопрос о гонораре. Гонорар придется удвоить, Андрей Михайлович.
– Что?! – вскинулся Горечаев, – За какие это такие подвиги?!
– За моральный ущерб, – сказал Палач. – За снайпера. За Жорика. За мента, которого я замочил там. – Он махнул рукой куда-то в сторону открытого окна. – Это очень нездоровое занятие – мочить ментов. Так что надбавка за вредность мне тоже причитается. За ваш тон, в конце концов. Ведь я же не виноват, что ваш собственный партнер подложил вам свинью, отправив туда этого камикадзе, а вы орете на меня, как на своего холуя. И, наконец, за то, что я вам нужнее, чем вы мне. Я могу исчезнуть в любой момент, а вы целиком на виду, и спасти вашу старую задницу от тюряги могу только я. Могу спасти, а могу, сами понимаете, и утопить. Так что я еще не много прошу, как видите.
– Это шантаж, – с достоинством произнес Андрей Михайлович, стараясь не замечать нарастающей боли в груди.
– Конечно, – спокойно согласился Палач. – А вы как думали? В бизнесе друзей нет, это вы сами частенько мне повторяли. Ну, так как вам) мой второй вариант?
– Даже не знаю, – после паузы признался Андрей Михайлович. – Он, конечно, лучше первого, но я как-то не привык, чтобы меня.., гм…
– Имели? – подсказал Палач. – Привыкайте. Занимались бы своим бизнесом, брали бы взятки… Нет, вам зачем-то нужно было лезть в бандитизм. Вот и доигрались в Аль Капоне. И потом, ничего страшного показе произошло. Все уляжется, Андрей Михайлович, это я вам гарантирую.
– Ну что же, – вздохнул Горечаев. – Поскольку третьего варианта нет, придется выбрать из двух зол меньшее. Я согласен.
Он лукавил, потому что третий вариант уже начал прорисовываться в его мозгу – пока туманно, но с каждой секундой обретая все большую ясность и четкость линий.
– И деньги вперед, – жестко сказал Палач.
– Ну естественно, – ответил Андрей Михайлович и тяжело поднялся с кресла.
Боль в груди, на мгновение сделавшись почти нестерпимой, вдруг сама по себе пошла на убыль и вскоре исчезла совсем, оставив после себя лишь непривычное ощущение какой-то неуверенности и недоверия к собственному телу.
Через полчаса потрепанный грязно-серый “рено”, задним ходом выбравшись на проселок, постепенно набирая скорость, двинулся в обратный путь.
* * *
– Хоромы, однако, – сказал Бекешин, когда Юрий остановил “мерседес” перед подъездом, Юрий не ответил. Какое-то время он просто неподвижно сидел за рулем, глядя на знакомый с незапамятных времен двор с покосившейся деревянной беседкой, веревками для сушки белья и облупившимися стальными конструкциями детской площадки. Ему показалось, что липы и клены во дворе за время его отсутствия стали еще немного выше, а кусты сирени, в которых прятался почерневший от непогоды деревянный стол, вечно обсиженный доминошниками и любителями засосать стаканчик портвейна на лоне природы, сделались чуть погуще, чем раньше. Это был, конечно же, обман зрения. Несомненно, и кусты, и деревья за полгода еще чуточку подросли, но заметить эти изменения невооруженным глазом было просто невозможно.
97 
