очень нудно 
44 
Глеб стоял, вслушиваясь в тишину и думая, что делать дальше. В печке потрескивали, догорая, дрова, где-то неподалеку длинными очередями палили из стрелкового оружия – боевики пробовали на прочность оборону блокпостов. Старший прапорщик успел выстрелить всего один раз, в самом начале, и, если бы этот выстрел привлек чье-то внимание, здесь давным-давно было бы полно вооруженных людей. Поскольку никто так и не появился, можно было считать, что инцидент прошел незамеченным. Значит, решил Глеб, время у меня есть. Вот только бы мой прапорщик не отрубился от шока и потери крови.
Он взглянул на Славина и увидел, что тот смотрит на него снизу вверх полными ненависти бешеными глазами.
– Говорить будешь? – спросил Глеб.
– Пошел на х… – ответил прапорщик. – Стреляй и катись отсюда к едрене фене.., козел.
Глеб пожал плечами, повел носом, принюхиваясь, и огляделся. Вокруг опрокинутого стола растеклась небольшая лужица пролившегося из кружек спирта. Спички обнаружились на полочке возле печки. Глеб чиркнул спичкой и бросил ее в лужу. Раздался тихий хлопок, взметнулось невысокое голубое пламя. Удовлетворенно кивнув, Слепой поднял с пола откатившуюся в сторону трехлитровую емкость со спиртом, отвинтил колпачок и, одним ловким движением перевернув флягу, принялся щедро поливать прапорщика прозрачной, издающей дурманящий запах чистого алкоголя жидкостью.
– Ты что делаешь, гад? – прохрипел Славин, отплевываясь от попавшего в рот спирта.
– Дезинфицирую, – безмятежно ответил Слепой. – Раны необходимо промыть, а то может случиться гангрена.
Спирта в емкости было много, и Глеб вылил все до последней капли. Девяностошестипроцентный алкоголь пропитал поношенную афганку старшего прапорщика насквозь и ручейком потек по грязному полу прямо к продолжавшей гореть лужице возле стола. Заметив этот ручеек, прапорщик страшно захрипел, глядя на него выпученными от ужаса глазами, и попытался отползти, отталкиваясь от пола здоровой ногой и локтем левой руки. Из его ран текла кровь, смешиваясь со спиртом и придавая ему красноватый оттенок.
– Потуши, – прохрипел он непослушными губами. – Слышишь, потуши! Ты же русский.., христианская душа! Что ж ты делаешь, нелюдь?
– Христианская душа, говоришь? – переспросил Глеб, задумчиво наблюдая за тем, как прозрачный ручеек медленно, но верно подбирается к озерцу голубого пламени. – А где была твоя христианская душа, когда ты своих же солдат, которые погибли в бою, хоронил в выгребных ямах, чтобы переправить в Москву очередную партию фальшивых баксов? Где теперь их кости гниют, в каком ущелье, в какой речке? Об этом ты думал когда-нибудь, христианин?
– Баксов? – переспросил Славин. – Каких ба… Ах, вот оно что! Слышишь, парень, погаси огонь, я все скажу. Все как на духу, клянусь!
– А стоит ли? – с сомнением спросил Глеб. Ручейку оставалось проползти каких-нибудь десять сантиметров, чтобы превратиться в реку голубого огня. – Что ты можешь мне сказать, подонок?
– Все! Все, что знаю. Только потуши, как человека прошу.
Слепой молча снял с гвоздя бушлат старшего прапорщика и накрыл им лужицу горящего спирта. Пламя тихо умерло, лишившись притока кислорода. Глеб повернулся к прапорщику.
– Ну?
– Во внутреннем кармане, – с трудом выговорил тот. – Деньги… Посмотри.
Глеб наклонился над ним, расстегнул “афганку”, морщась от запаха спирта и прикосновений мокрой ткани, и вынул из внутреннего кармана бумажник, в котором помимо военного билета оказались две слегка подмокших стодолларовых купюры.
– Посмотри, – настойчиво повторил Славин. Глеб повертел доллары в руках, засунул их в бумажник и бросил бумажник на пол.
– Фальшивка, – равнодушно сказал он.
– Точно?
– Да уж куда точнее. Только на растопку и годится. При слове “растопка” прапорщик слегка вздрогнул. Он с трудом перекатился на спину и вытянулся во весь рост, распластавшись на грязных мокрых досках.
– Сволочь, – сказал он, глядя в потолок. – Ну сволочь. Слушай внимательно, капуган…
Когда десять минут спустя Слепой ушел, Олег Ильич Славин впал в блаженное полузабытье. Силы уходили из его большого, простреленного в трех местах тела вместе с кровью, пары спирта туманили сознание. Он понимал, что, если его никто не найдет в течение ближайшего часа-полутора, он тихо умрет от потери крови. Теперь это почему-то уже не казалось ему таким уж важным. Конечно, он всегда знал, что делает, когда подменял гробы с телами убитых на другие, в которых лежали, как теперь выяснилось, изготовленные чеченцами фальшивые деньги, но слова незнакомого капитана почему-то засели в мозгу занозой. Где теперь гниют их кости? Впервые в жизни старший прапорщик Славин думал об искуплении. Еще он думал о полковнике Логинове. Он не сомневался, что полковнику в ближайшее время тоже предстоит сполна искупить свои многочисленные грехи, и эта мысль наполняла душу Олега Ильича покоем и ощущением какой-то высшей справедливости.
44 
