очень нудно 
79 
— Без понятия. Тяги нет, весь дым идет внутрь.
— Напомни, завтра посмотрю при дневном свете.
За время, проведенное в стане противника, Комбат устал кривить душой, сдерживать свои истинные мысли и чувства. Он мог выдержать многое, только не двойную жизнь. Сейчас он чувствовал облегчение. Хотелось просто поговорить, не взвешивая каждое слово — как общаются попутчики в поезде дальнего следования.
Попутчик по имени Виктор рассказал, что днем ходит по вагонам электричек с мальчишкой-поводырем.
— Деньги ко мне не попадают. Вот, выделили жилье на ночь, подкидывают кое-какую еду, раз в неделю забирают на стирку одежду и выдают смену. Тебя, похоже, поставят вагоны разгружать, — по рукопожатию Виктор сразу оценил комплекцию и физические данные нового жильца.
— Взялся бы, но левая пока не работает.
— Придумают что-нибудь, здесь работы хватает.
— Если днем, я не против. Темное время суток я хочу оставить свободным.
Со станции доносились отголоски объявлений и протяжные гудки тепловозов. Глаз светофора расползся на стекле в мутное пятно. Скинув ботинки, Комбат вытянулся на нижней полке.
— Занимаем места согласно купленным билетам.
Виктор удалился в свой угол и тоже стал устраиваться на ночь.
Давно Комбат не чувствовал себя так хорошо, как в этом отжившем свой век, отсыревшем вагоне. Временами ему мерещились стук колес внизу, подрагивание стенок.
Вагон катился куда-то в ночь. Может быть в прошлое, где все было гораздо проще, яснее?
Сон никак не шел.
— Здесь всегда так тихо? — спросил он у соседа.
— По-разному. Если добудут гроши на выпивку, шумят до утра, — ответил Виктор, имея в виду публику из соседнего вагона. — На той неделе чуть не спалили к черту всю нашу гостиницу.
Из конца в конец вагона можно было переговариваться, не повышая голоса.
— Давно ты здесь?
— Не очень.
— А где раньше жил?
— На Большой Академической.
— Ого, почти соседи. Я на Тимирязевской. Хотя «жил» — сильно сказано. С восемьдесят первого постоянно в отъезде. Заскочишь на недельку и опять года на два в теплые края. С позапрошлого сказал себе: хватит, навоевался. Не тут-то было. Живешь как на раскрученном колесе — на месте не удержаться, раз за разом отбрасывает к краю.
Виктор слушал молча. По вагону поползли бледные отсветы проходящего мимо поезда.
— Без меня два или три раза залезали в квартиру.
Пустой номер — нечего брать. Телевизора и то не держу.
— У меня было по-другому, — вымолвил Виктор. — Работа — дом, вот и весь маршрут.
— А чем занимался? Извини, конечно, что лезу…
— Музыкой, играл на саксофоне.
— Серьезно? — Рублев с уважением относился к людям, умевшим делать недоступные для него вещи. — В оркестре?
— Нет, в кабаке.
— Я где-то слышал, что у слепых обычно стопроцентный музыкальных слух.
— Тогда я еще был в норме.
«Ладно, молчи уже, а то все время попадаешь куда не надо», — сделал себе выговор Рублев.
Повернулся к стенке, чтобы, наконец, уснуть.
«Плохо, брат. Разбередил человека, а теперь бросаешь одного, наедине с прошлым.»
— Виктор, слышишь? А как играешь: по нотам или на слух?
— Все равно.
«Чего ты тогда здесь потерял? Неужели в целом городе не нашел бы работы? — подумал Рублев, но промолчал — чужая душа потемки».
— Когда стояли под Тузлой у нас был в отряде один серб. На обыкновенной дудочке такое выдавал.
— У каждого свой инструмент.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ИНСТРУМЕНТ ДЛЯ ДУШИ
В девять часов вечера Борис Рублев сошел с автобуса возле девятиэтажки на Большой Академической. Возле подъезда прогуливала собачонку женщина в куртке с капюшоном. На автомобили во дворе тихо падали осенние листья.
Рублев волновался больше, чем перед боевой операцией. Волновался потому, что чувствовал себя не в своей стихии. Он уже поднимался на шестой этаж когда услышал за дверью голоса. Квартира Виктора оказалось занятой. Кто и как сумел это провернуть — разбирательство придется отложить на потом. Сейчас надо решить вопрос с инструментом.
Комбат спустился вниз, чтобы выкурить сигарету и успокоиться. Отправляясь в город, он ничего не сказал соседу, но все равно ощущал груз ответственности.
Заканчивался второй день его «вокзального» бытия. Его пристроили тянуть от вагона на склад груженую тележку.
Прицепили лямку, чтобы он смог обойтись без рук. После двух десятков рейсов даже у такого выносливого человека, как Рублев, гудели ноги, ломило поясницу. Накормили, правда, неплохо — бутылка пива, вермишель с кетчупом, еще не остывшая порция вокзального шашлыка.
79 
