22 
— И что бы ты сделала? Развелась? Тоже покончила с собой?
— Ну, это уж нет! На свете существует много способов выйти из подобной ситуации достойно.
— Вот только понятия о том, что такое «достойно», у разных людей совершенно разные.
— И что ты хочешь этим сказать, Мира?
— Вчера по телевидению опять показывали фотографию мертвой Натальи и просили всех, кто что-нибудь знает об этой женщине, позвонить в полицию. Так вот мне кажется, дорогая, что в этой ситуации мы все ведем себя недостойно, и каждая из нас блюдет при этом свои интересы. Ты молчишь из-за Феликса, я из-за того, что Наталья работала у меня по-черному, а вот Анна, которая тоже наверняка видела сообщение полиции, молчит потому, что чувствует себя виноватой в смерти Натальи.
— В чем Анна-то виновата? Любовь — дело жестокое: на месте Анны я бы никакой вины за собой не чувствовала.
— Ты это говоришь потому, что находишься на своем, а не на ее месте. Я бы чувствовала себя ужасно, если бы между мной и моим любовником лежало мертвое тело его жены. Я бы никогда больше не смогла лечь с ним в одну постель!
— Это ты с твоими дурацкими принципами. Анна совсем другой человек, поверь мне.
— Не хочешь ли ты сказать, что у Анны нет принципов?
— Есть и даже слишком много, но они — другие. Рано или поздно она узнает о смерти Натальи, если еще не узнала, и скажет себе, что теперь ее долг — утешать Константина. И уж будь уверена, утешать она его будет со всем своим усердием! В отличие от нас с тобой Анна — натура страстная, безудержная и во всем идет до конца. И произойдет вот что. — Ада поставила на стол пустую чашечку и сложила большие пальцы и ладони обеих рук треугольником. — Был у них любовный треугольник, так? А теперь из него выпала одна сторона, — она прижала большие пальцы к ладоням, и ладони сомкнулись, — и оставшиеся стороны — хлоп! — и соединились. Увидишь, очень скоро Константин женится на Анне. И дурак он будет последний, если этого не сделает!
— А мне кажется, что выпала не просто третья сторона треугольника, а его основание, — задумчиво сказала Мира. — В этом браке все держалось на Наталье.
— Ну а теперь будет держаться на Анне. Не вижу большой разницы.
— И это говорит самая близкая подруга Натальи?
— Дело не в Наталье. Константин из тех талантов, которых женщины носили и будут носить на руках. Впрочем, какое мне дело до чужих треугольников, когда я о собственный все бока ободрала… Если бы ты знала, Мира, как мне осточертела моя меблирашка на улице Эйнштейна! Я там чувствую себя беженкой, живущей в общежитии для иностранцев.
— Большинство русских эмигрантов прошло через это.
— Я — не большинство, я через беженские мытарства не проходила и горжусь этим!
— Но Феликс мог бы снять для тебя приличную квартирку.
— И в этой «приличной квартирке» я бы навсегда и застряла. Нет, моя милая, я иду ва-банк: мне нужны миллионы Феликса, его замок, его имение и его имя!
— И уже ставшая привычной приставка «фон» к новой фамилии.
— Непременно! И это должно произойти как можно скорее — ты ведь знаешь, сколько мне лет.
— Знаю. А еще знаю, что в роли тургеневской героини ты долго не продержишься, начнешь показывать коготки. Да уж, в твоих интересах, чтобы Феликс познакомился с твоим настоящим характером только после заключения брака.
— И брачного контракта! А пока он должен быть абсолютно убежден в том, что я все потеряла исключительно из любви к нему. У мужа я денег не беру, поскольку чувствую свою вину перед ним, а у Феликса — потому, что не желаю быть его содержанкой. Очевидно безвыходное положение!
— Сиротка в оборочках. Впору поверить и растрогаться.
— Трудно не поверить: квартирка ужасная, работа, прости, убогая. У бедного Феликса сердце разрывается, глядючи на мои страдания, и он вот-вот доспеет до предложения руки и сердца.
— Золушка-притворяшка. Знал бы он, что заработок машинистки уходит у тебя только на массажистку и парикмахера.
— Когда-нибудь ему придется расплачиваться за то, что сейчас я продаю драгоценности, которые собрала, живя с Клаусом. И Феликс вернет мне все до последнего камушка!
— Впору вспомнить, что ты живешь на улице профессора Однокамушкина.
— Однокамушкина?
— Профессором Однокамушкиным в шутку звали Эйнштейна в годы борьбы с космополитизмом.
— Думаешь, в шутку? Скорее из похвальной предусмотрительности.
22 
