72 
– Как же с ним справиться?
– Человеку это невозможно, а Богу возможно все. Молиться надо.
– Странное у вас мировоззрение, мать Евдокия! А вот наша Реальность служит именно для того, чтобы человеческое Эго ничем себя не ограничивало в проявлении и могло бы полностью выразить себя хотя бы на экране. У нас есть, например, возможность изжить в Реальности любые свои комплексы, создать мир, в котором побеждают именно мои идеи и ничьи другие. Мой собственный мир, мною сотворенный и мне подвластный, – это так прекрасно!
– Скажите, Сандра, а какое состояние наиболее характерно для вас между уходами в Реальность?
– Вы меня подловили, мать Евдокия! Я вам честно скажу, что вне Реальности меня просто одолевает скука. Теперь-то мне некогда унывать, теперь мне стало любопытно жить, а до этих поездок с макаронами я часто впадала в полное уныние и только в гостях у бабушки избавлялась от него. Я думаю, вне Реальности уныние нападало на меня именно из-за несовершенства вне реального мира.
– Уныние. Я так и думала. Уныние, дорогая Сандра, святые отцы называли «печалью дьявола».
– Странные вы люди, христиане, верите в Бога, а сами на каждом шагу поминаете то Антихриста, то дьявола.
– Когда идет война, приходится думать о враге чаще, чем хочется.
– Что вы такое говорите, мать Евдокия! Третья мировая война уже давно кончилась, а новой войны наш Мессия не допустит. Что же касается уныния… Знаете, это, может быть, происходит со мной еще оттого, что я не такая как все: до излечения в адаптационной школе я была очень запущенным и трудным ребенком, и возможно, что это до сих пор дает о себе знать на уровне моего подсознания…
Почти все время, что мы ехали по островам Баварии, мы провели вот и таких примерно беседах. Странное дело, мы были с матерью Евдокией такие разные, что, казалось бы, и говорили на разных языках, но мне с ней было интересно: пусть она была совсем чужая мне по взглядам, но она была какая-то очень цельная, настоящая. Почти как моя бабушка.
К вечеру первого дня мы нашли укромный старый съезд, сделали несколько поворотов среди елового леса, нашли подходящую полянку и остановились на ночлег. Я достала из большой корзины, набитой едой и сверху завязанной клетчатой красной скатертью от пыли, термос с чаем и готовые бутерброды, выложила на пластиковую тарелку вареные овощи для матери Евдокии, расстелила скатерть на траве и разложила на ней наш ужин. Мать Евдокия прочла вслух молитву перед едой и перекрестила все, что лежало па скатерти. Я привыкла к тому, что бабушка тоже крестит еду, но мать Евдокия, конечно, могла бы и спросить, нравится ли мне, что она размахивает голыми руками над сдой. Но я решила не придираться – нам ведь еще вместе ехать и ехать. Я с аппетитом съела пару бутербродов, а потом принялась и за овощи матери Евдокии; она ограничилась куском хлеба и двумя вареными картофелинами. Мы поели, выпили по кружке чая и разошлись спать по своим машинам. Ночь была теплая, мы оставили окна приоткрытыми. Я несколько раз просыпалась и слышала со стороны мобишки тихое пение, видно, матери Евдокии не спалось и она коротала бессонницу в молитве.
На второй день кончились бесконечные аквастрады, мы ехали уже по берегу Швейцарских Альп. Альпийский массив уцелел после Катастрофы, но превратился в длинный гористый остров, отделяющий Европейское море от Средиземного океана. Центральная его часть и южный берег были густо застроены и заселены, там было множество новых городов и прекрасных шестиполосных дорог. Особенно тесно было застроено побережье: здесь был лучший в Европе климат, часто светило солнце, а потому люди стремились сюда. Конечно, не у всех хватало средств, чтобы жить постоянно в этом благодатном крае, но провести здесь неделю-другую мог всякий планетянин, имеющий работу первой или даже второй категории. Зато северные склоны Альпийских гор, полого опускавшиеся в гнилые воды Европейского моря, были довольно безлюдны.
Там было множество топей, а в море – опасных мелей, и потому невозможно было судоходство. В первый период после Катастрофы по берегу были проложены руками военных неплохие автострады, поскольку именно сюда вывозили спасенных от наводнения и почти весь берег был тогда занят временными палаточными лагерями беженцев. Лагеря эти были обнесены колючей проволокой, а кое-где и бетонными стенами, и очень строго охранялись. Это была суровая, по необходимая мера: измученные, нетерпеливые беженцы пытались оттуда прорываться в перенаселенные города, производя беспорядки и совершая множество крупных и мелких преступлений – от кражи продуктов питания до убийства граждан, уже получивших жилье, с целью занять их квартиры и комнаты. Беженцы врывались в города и располагались со своим скарбом и детьми прямо на улицах, скрывались в подземных коммуникациях, в канализации, в гаражах для мобилей и даже на крышах зданий, откуда их снимали полицейские вертолеты. Наш дорогой Месс откровенно плакал перед всем миром, когда говорил о страданиях беженцев; он постоянно о них думал и делал все возможное, чтобы облегчить их судьбу. И мы знаем, что положение в лагерях очень скоро изменилось к лучшему: люди имели крышу над головой, пищу и получали медицинское обслуживание. Но самое главное, они все были снабжены персониками за счет личных средств Мессии и могли, выходя бесплатно в Реальность, совершенно забыть о своих житейских невзгодах. Работали они только на санитарной очистке собственных лагерей, а потому могли проводить в Реальности почти все свое время. И все это оплачивал Мессия! Всем необходимым беженцев снабжали с помощью вертолетов армии и полиции, ими же их эвакуировали весной и осенью на время паводков, а потом возвращали обратно в просохшие лагеря. Грабежи и нападения на города прекратились. А совсем недавно я услышала в новостях сообщение о том, что последний городок беженцев ликвидирован, а его обитатели переселены в новые города на постоянное место жительства.
72 
