очень нудно 
32 
— Ну да. Конечно. А надолго?
— Тоже не знаю. Может, на неделю. А может, на несколько месяцев. Я вам буду звонить обязательно…
За столом вдруг раздались тихие всхлипывания.
Настасья Тимофеевна и Алина, до этого молча слушавшие беседу мужчин, заплакали одновременно — слезы вдруг сами собой покатились из их глаз, и не было сил, чтобы как-то удержать их.
— Ну, цыц, бабы! — шутливо-грозно прорычал Владимир Александрович. — Песню знаете: «Как родная меня мать провожала, тут и вся моя родня набежала…» Короче, кабы «все были, как вы, ротозеи, чтоб осталось от Москвы, от Расеи…»
— Да ладно тебе, Володя. Это мы так, случайно, — попыталась оправдаться Настасья Тимофеевна, быстро вытирая слезы. — Давай лучше выпьем. Скажешь ты тост, отец, наконец или нет?
— Да какой там тост!.. — Большаков снова поднял свою рюмку и чокнулся с Бандой. — Возвращайся, Сашка, побыстрее. И чтобы все было у тебя удачно. Помни, что мы все ждем тебя… Ты для нас теперь как сын…
— Спасибо! — Банда сказал это тихо, внезапно осевшим от волнения голосом.
— Да, сынок, возвращайся скорее! — поддержала мужа и Настасья Тимофеевна.
А Алина без слов подошла к Банде и на глазах родителей смело поцеловала его прямо в губы.
— Вы, главное, не волнуйтесь. Дело пустяковое, я бывал в переделках куда покруче — и ничего, все в порядке, — попробовал еще раз успокоить всех Банда. — С меня — как с гуся вода, ничего не берет…
— А ты лучше помолчи. Да по дереву постучи, типун тебе на язык, мальчишка! — вдруг строго оборвал его Большаков и опрокинул рюмку в рот…
* * *
Банда уезжал в три часа утра, и Алина, отправив спать родителей, уединилась с Сашкой в своей комнате.
Они долго сидели обнявшись, не говоря ни слова, слушая медленную грустную музыку, лившуюся из динамиков музыкального центра, работавшего на волнах «Радио-ностальжи». Они как будто впитывали в себя тепло и близость друг друга, наслаждаясь последними минутами перед разлукой.
Им было, конечно, невероятно тяжело — только-только обретя покой, точнее, завоевав покой и счастье, добившись понимания и поддержки родителей, осознав окончательно, что жить друг без друга они не смогут, поверив наконец, что судьба благоволит к ним и сочувствует, что фортуна толкает их в объятия любви и семейного счастья, — они должны снова расставаться, снова ждать, тревожиться, уповая на волю Господа, который не может попустить, чтобы случилось что-нибудь ужасное.
Но ведь может и попустить?!
Они сидели молча, каждый погрузившись в свои невеселые мысли, и лишь когда голос ди-джея объявил о том, что в Москве полночь, вдруг, словно спохватившись, повернулись друг к другу и слились в нежном и долгом поцелуе. Поцелуе, в котором было больше нежности и грусти, чем страсти и чувственности.
Они оба как будто пили из самого прекрасного источника — источника любви, никак не в состоянии утолить жажду.
Но молодая горячая кровь делала свое дело, и они медленно-медленно начали ласкать друг друга.
Эти ласки так не были похожи на те, что ураганом пронеслись по этой комнате всего несколько дней назад! Это было нечто совсем иное.
Банда, раздевая Алину, лаская ее плечи, грудь, спину, бедра, делал это невероятно нежно и ласково, не спеша, как будто запоминая всю ее, каждый изгиб ее тела.
Он нежно опустил девушку на спину, и Алина безвольно раскинула руки в стороны, как будто подчеркивая, что она вся в его власти, принадлежит ему и открыта для него, для его ласковых губ и нежных рук.
Банда целовал, казалось, каждую клеточку ее тела. Он покрыл поцелуями лицо, шею, грудь, чувственно покусывая то левый, то правый сосок, которые тут же набухли и стали твердыми под его лаской, ярко заалев чудесными ягодками. Он опустился ниже, легко проводя губами по животу, по чувствительной коже ее талии, а потом, перевернув, — спины и ягодиц.
Он гладил ее бедра, ощущая их нежную прохладу на внешней стороне и удивительное тепло, даже жар, — на внутренней. Он целовал и целовал их. Его восхищал и дурманил запах ее кожи. Его приводил в трепетный восторг бархат этих прикосновений.
Он снова осторожно перевернул девушку на спину и зарылся лицом в пушистый холмик, упиваясь ощущением любви и счастья, сходя с ума от пронзительного восхищения, которое рождалось этим запахом и вкусом страсти. Он был на седьмом небе от счастья, чувствуя, как она поддается его ласкам, как дрожь пробегает по ее телу, переходя в судороги страсти, и как руки ее, до того безвольно раскинутые, вдруг легли на его голову, зарываясь пальцами в волосы, а затем стали прижимать его лицо к своему телу все сильнее, все более страстно и нетерпеливо.
32 
