Лёгкий, ненавязчивый романчик 
51 
Эти заботы несколько отвлекали императрицу от мыслей о новом фаворите. Тем более, что Прасковья Брюс вместе с Анной Нарышкиной время от времени приводили тайком в покои государыни, опробованных ими, безвестных искателей «случая». Но все они оставались на одну, две, редко три ночи. После чего, получив вознаграждение, исчезали с горизонта. Развеять «главоболения и сплины», как говорится в «Номоканоне» [47] никто из них не умел.
На этом унылом фоне особенно резко выделялось жизнерадостное состояние фрейлины Протасовой. После поездки в Петербург Анну стало не узнать. Она буквально цвела. Сбросив ставшую привычной, несколько ворчливую маску, фрейлина была весела, остроумна и полна жизни.
– Мой королефф, – говорила Екатерина, – на дворе октябрь, а вы петь и щебетать, как весенний птичка. Уж не уколол ли вас стрела Амур?
Анна приседала в глубоком реверансе.
– Ах, ваше величество, это от солнца. Давно не было такой осени и мне так хочется развеять вашу печаль...
Однако Екатерина была слишком проницательной, чтобы поверить в такой ответ. Она видела, что ее d?gustatrice явно уклоняется от своей должности, в то время как она, императрица, чувствует себя как никогда одиноко.
3
Рассказ поручика Васильчикова
Как-то Васильчиков не пришел на очередное свидание в фрейлинский флигель. Анна напрасно прождала его едва не до полуночи и сердитая легла спать. Появился Александр Семенович через два дня. Рассказал, что с вечера отдан был приказ никому не отлучаться из казарм и потому он никак не мог предупредить, что не явится, как условились. Видя, что Анна все же дуется, сел рядом с нею на канапе, обнял ее...
– Не гневайтесь, прошу вас. Кабы вы знали, что было, не глядели бы на меня такою сердиткою. Я тогда цельную ночь не спал и все об вас думал.
– J’ai peine ? croire cela <Мне трудно поверить этому (франц.).> . Должно, составилась неплохая партия... Во что же ныне играют господа офицеры?..
– Нет, нет, что вы, какие карты.
Он наклонился к ее уху и заговорил шепотом. Анна вскинула на него удивленные глаза. И в течение всего рассказа сидела, буквально раскрыв рот...
– В вечор, когда я уже собирался отправиться, как вы изволили приказать, ко Дворцу, прибежал вестовой от командира полка. Велено было всем унтер-офицерам выводить в три часа по утру роты на парадное место. Дело это не новое: смотр ли, учение ли какое, – служба, она служба и есть. Погоревал я, что свидание наше с вами отменяется, хотел послать весточку, да не получилось. На ротный плац я приехал в назначенное время. Но не токмо капитана, но и никого из обер-офицеров там не нашел. Фельдфебель отрапортовал, что де все больны. Пришлось мне самому вести людей. Там уже собиралися и остальные роты. Никто из нас понять ничего не мог.
Когда приехал премьер-майор Маслов, все построились. Он скомандовал «к ноге положи», и более никакого учения не было... Прождали в великом недоумении часа до девятого. Майор беспокойничал, но молчал, чем еще более смущал всех. Наконец со стороны дальней мызы показался взвод солдат в синих мундирах Семеновской роты и послышался звон цепей. Полку приказали сделать каре. И в оный, к ужасу нашему, введен был в изнуренном виде бледный унтер-офицер Оловенников. Вы ведь знали его?..
– Как же, как же, конечно... – Анна вспомнила молоденького унтер-офицера с румяным круглым лицом, еще не знавшим бритвы. Она, не раз видела, как появлялся этот юноша, сопровождая Петра Ивановича Панина, на раутах, как весело танцевал, был остроумен... – Ему восемнадцать-то было ли?..
– Токо-токо сравнялося. Отпили да отпраздновали в немецком погребке у Буха. Никто ни о чем не подозревал... И вот, нате вам – он в цепях, а с ним еще двенадцать гренадеров – все из лучших. Прибывший подполковник Ерцев прочел указ императрицы. Все означенные преступники в заговоре умышляли на жизнь ее величества, за что им всемилостивейше была назначена лишь торговая казнь и ссылка в Сибирь. На глазах у всех полковые каты совершили экзекуцию. Затем наказанных одели в рогожное рубище, посадили на телеги и увезли...
Анна сжала пальцами виски.
– Боже мой, как ужасно, должно было, видеть их терзание. Но еще ужаснее того, что благородные люди могли навлечь на себя такое бедствие. Я просто ушам своим не верю... Что же они замыслили-то?
– Дело тайное, а началось с пустяков. Вышел приказ девятой роте Преображенского полка во Дворцовые караулы более пяти патронов не брать. Ну и скажи кто-то из солдат, что не иначе, как великого князя извести некто желают. Патронов гвардии не дают, понеже хотят ее сделать армейскими полками, а на ее место ввести гренадер... Ну чисто пустые речи... Но дальше – больше. Стали говорить, не будет ли в Петров день перемены, мол, будто бы его высочество потому и в лагерь собрался, значит, для принятия престола... Один солдат другому, тот – третьему. Который добавил, что слыхивал, будто Орлов все же хочет быть императором и потому у него уже и вино приготовлено, чтобы в Петров день поить солдат.
51 
