очень нудно 
55 
– Gute Nacht, meine K?nigin, gute Nacht <Спокойной ночи, моя королева, спокойной ночи (нем.).>...
– Спаси Бог, ваше величество. Если я вам больше не нужна, то я пойду?..
– Oh, gewiss, mein teuer Freund <О, конечно, мой милый друг (нем.).>... Да, кстати, милочка... мне донесли, что вы познакомиться с красивый молодой официер? Ist das wirklich?.. <Это правда? (нем.).>
Сердце Анны упало. Она опустила голову и проговорила чуть слышно:
– Да, ваше величество, это правда.
– Und Sie sind mit ihm zufrieden?.. <И вы им довольны? (нем.).>
– ...Да... ваше величество... Вполне.
– Так приглашайте его ко мне. Можно не сегодня, но завтра, послезавтра... Договорились! А теперь ступайте...
6
Это был неожиданный и тяжелый удар, о котором Анна не могла и помыслить. Она не помнила, как дошла до своих покоев, как легла в постель... Ей и в голову не приходило ослушаться государыню. Но как сказать о том Васильчикову, Саше? Время от времени откуда-то из глубины сознания всплывала мысль: «Как быть? Отдать любовь? Но почему? Столько фрейлин выходят замуж. Получают титулы статс-дам... За что же ей-то такая судьба?»
Она снова подумала о смерти. Представила, как побежит утром к холодному пруду, взойдет на причал, где глубоко, как кинется в темную воду. А потом ее вытащат, принесут в церковь. Она будет лежать вся в цветах и фрейлины с государыней будут плакать над нею... Нет! Кто на себя руки накладывает, того не отпевают в церкви... В темноте опочивальни Анна задыхалась, словно тяжелая вода уже сомкнулась над ее головою...
Но, увы. В жизни трагедии часто оборачиваются фарсами, не становясь, правда, особенно веселыми для их участников. Александр Семенович оказался послушным верноподданным. В общем – они стоили друг друга. И, поскольку состоявшийся разговор, можно предположить, был достаточно тяжелым, оба, как только суть дела стала ясна, постарались сократить время последней встречи...
Затем, сказавшись больной, Анна неделю с сухими глазами пролежала у себя в спальне. Она действительно дурно себя чувствовала. К душевному переживанию добавилось физическое недомогание. У нее болела голова, подташнивало. Фрейлина не ела, не умывалась, не велела горничной раздергивать тяжелые шторы на окошке... Дважды приходил Роджерсон. Сославшись на повеление императрицы, он внимательно осмотрел Анну, попытался разговорить, но молодая женщина ни на какую откровенность не шла... И тогда врач посоветовал Екатерине дать фрейлине отпуск. Екатерина поджала губы.
– Но она мне нужна. A tout prix <Во что бы то ни стало (франц.).>.
– Боюсь, что ближайшие полгода она будет вашему величеству бесполезна. Ваша фрейлина мисс Протасова беременна.
– Ну и что из того? Chansons que tout cela <Все это вздор (франц.).>. Не она первая, не она и последняя... Разве нельзя ничем помочь? – При своем эскулапе Екатерина могла позволить себе не сдерживаться.
– Поздно, ваше величество. Кроме того, как мне кажется, сей период будет протекать у нее сложно...
– Вот незадача!
Императрица досадливо сморщилась и отвернулась к окну. Ее план, так хорошо задуманный и приведенный в исполнение, разрушился из-за этой несносной беременности. Стоило огород городить! Конечно, у нее остается Васильчиков, – она внутренне усмехнулась – господин поручик был вполне опробован и одобрен ее d?gustatrice... И на ближайшие полгода его могло и хватить, но все равно было досадно. Есть, конечно, еще Прасковья Брюс, готовая на все услуги. Но у этой распутной толстухи не язык, а помело... Екатерина еще раз прищелкнула пальцами. Кажется, этот жест стал входить у нее в привычку.
– Bon <Ладно (франц.).>, – она снова повернулась к врачу. – Передавайте мадемуазель Протасова, что она уволен от должность по нездоровью и едет в имение родители, когда пожелает.
– Может быть, было бы лучше, ваше величество, я, разумеется, не претендую на дачу советов вне моей компетенции, но если бы об этой отставке вы сообщили вашей фрейлине лично...
Екатерина удивленно перебила лейб-лекаря:
– Я? Зачем? – Ей и в голову не могло придти, что ради своей прихоти она совершила недостойный поступок, возможно даже разбила счастье жизни человека, который искренне и беззаветно был ей предан, и не один год, выполняя самые интимные и, может быть, далеко не всегда приятные поручения...
Екатерина была хорошим психологом и, безусловно, обладала тонким проникновенным умом и вряд ли не понимала, о чем говорил Роджерсон. Но она слишком свыклась со своим положением, чтобы проявлять простые человеческие чувства по отношению к тем, кто так или иначе, но оставались всего лишь подданными... Первое время, как женщина, она еще понимала, что такое поведение лишь усугубляет ее одиночество. Но годы шли, порождая привычку, привычка становилась характером. Да, по чести сказать, ей и не хотелось видеть глаза Аннеты. Не то чтобы она чувствовала себя виноватой, но некоторая неловкость все же имела место...
55 
