32 
– Пустите меня, пустите! Я знаю, он здесь! Добрые люди научили! Тимо-оша! Тимофей Иваныч! Что вы с ним сделали, шептуньи?
Если б голос не звал «Тимошу», Теофельс нипочем не догадался бы, кто кричит. А так – успел вскочить! и ретироваться в темный уголок, за кафельную печь. Горничной Зине видеть здесь «господина Базарова», было совершенно ни к чему.
Шумная девица уже прорвалась и на кухню. В рукава, в подол ей вцепились несколько старушек-чернавок, но Зина волокла их за собой. Кто бы мог подумать, что под кружевным передником бьется столь горячее сердце?
Григорий изумленно глядел на воинственную особу, сумевшую преодолеть все препоны.
– Ты кто?
– Куда ты его дел, злой старик? Он раненый, он не понимает! Что тебе от него надо? – со слезами воскликнула Зина. – Ты его заколдовал!
Пока разбирались, кто она такая и зачем пожаловала, Теофельс, вжав голову, прошмыгнул в каморку, где спал Тимо. Тот всегда спал, когда нечем было себя занять.
– Вставай, разбиватель сердец! – пнул его Зепп.
Помощник сел на топчане, в руке у него словно сам по себе возник револьвер.
– Was? Что слючилос?
– Полюбуйся. Выгляни в щелку.
Тимо выглянул.
С агрессоршей общими усилиями кое-как совладали – вытолкали в коридор. Она упиралась, плакала.
– Тимоша! Я тебя неделю искала! Ты хоть живой?
После того как операция «Ее светлость» перестала быть актуальной, бывать у княгини Теофельс, конечно, перестал. Написал, что срочные дела требуют присутствия на прииске – и адьё. Естественно, и «Тимоше» стало не до амуров с субреткой.
– М-да, – хмуро молвил Зепп. – Ночевала тучка золотая на груди утеса-великана.
– Она меня искаль. – Тимо вздохнул. – Она саботился. Кароши девушка.
Но майор был настроен неромантично.
– Она не отвяжется. Знаю я влюбленных женщин. Это проблема, Тимо. Ты создал, ты и реши. Мне сейчас осложнения ни к чему.
Слуга-наперсник жалобно сморщил и без того жеваное лицо:
– Нет, пашалуста…
Скажите, какие нежности. От Тимо он этого никак не ожидал.
Определенно в здешней атмосфере таился какой-то расслабляющий, вредный для немецкой души дурман.
– Ну смотри, сердцеед. Пожалеешь.
И ведь как в воду глядел…
Случилось это в тот же день. Верней, на исходе суток, перед полуночью. В это мертвое время, когда посетителей нет, шпики в подворотне не дежурили. Один, правда дремал на ступеньках в парадной. Когда раздался звонок и сонный швейцар, ворча, пошел спрашивая кто, филер встал и зевнул.
Швейцар вполголоса переговаривался с кем-то через щель. Потом снял фуражку, поклонился и распахнул створки.
В подъезд двинулась целая процессия: впереди двое богатырей в ливреях, потом две женские фигуры, сзади мужчина в котелке. Он сунул швейцару красненькую.
– Куда? К кому? – с подозрением спросил агент Охранного.
– Василий! – повелительно произнесла старшая из женщин, в горностаевой ротонде (на молодой была распахнутая заячья шубка).
Котелок вышел вперед, дал казенному человеку две бумажки.
– Ничего не видел, ничего не слышал. Ясно?
Агент с сомнением ответил:
– Не положено…
Получил третью банкноту, но все еще колебался.
– Если с ним что, мне голову оторвут…
– Долго еще? – повысила голос дама.
Василий (очень солидный, внушающий доверие господин) пообещал:
– Господин Странник нас не интересует.
В руку агента легли еще две бумажки.
Тогда служивый вздохнул, снова сел на ступеньку. Притворился, что спит.
Процессия поднялась на третий этаж.
Позвонили: раз, другой, третий.
Толкнули дверь – по ночному времени заперта.
Наконец внутри что-то зашуршало. В щель, поверх цепочки, глядел испуганный старушечий глаз.
– Кого это среди ночи, Господи?
– Откройте! – приказала дама. – Немедленно откройте! Василий!
Котелок подал знак – двое ливрейных, очевидно, готовые к такому повороту событий, действовали слаженно. Один взялся за край двери, чтоб не захлопнули, другой щелкнул большими кусачками. Обрезанная цепочка жалобно звякнула.
Старушенция бежала прочь по коридору.
– Караул! Разбойники! Емельян Иваныч! Тимофе-ей!
Молодая в заячьей шубке тоже завопила:
– Тимоша! Где ты, родной? И Емельян Иваныч здесь! – возбужденно сказала она даме. – Говорила я вам, видела я его давеча!
32 
