очень нудно 
37 
– Я тебе не отче! Тебе черт батька! Узнал я тебя! Ты у черта на посылках! Изыди, сгинь!
Он пытался отпихнуть Зеппа, кричал что-то бессвязное – про лед, про черную воду, про троекратную смерть. Пришлось крепко обхватить его и ждать, пока минует припадок.
– Ну уж «изыди». Так-таки «сгинь», – приговаривал майор, будто успокаивал ребенка. – Нет тут никакого черта. Тут ангел Господень. Это он вас от смерти спас, сугробчик вот очень кстати приготовил.
(Грамотно сработали ребята из диверсионного – выгрузили объект на полной скорости просто идеально, без членовредительства.)
Григорий окончательно пришел в себя уже в машине, накрытый зепповой шубой.
Растерянно осмотрелся.
– Крутило меня? Вещал? – спросил он слабым голосом. Зубы постукивали. – Гдей-то мы, Емеля?
– Да, у вас был припадок.
– А что вещал? Запомнил ты?
– Что-то про генерала Жуковского. Не то он черт, не то у черта на посылках. Что за люди пытались вас похитить, отче? Зачем?
«Странный человек» заполошился – вспомнил.
– Где они? Где?
– Нет здесь никого. Сбежали. Успокойтесь.
Тогда чудотворец горько, безутешно заплакал.
– Убьют они меня… Что он и что я. Где мне? И мама не спасет… Зарезать меня хотели, Емелюшка. В залив пихнуть, под лёд… Знает Жуковский-енарал чего я страшуся, про что сны вижу… Сегодня у него не вышло, завтра достанет. У его руки длинныя…
– Так это были люди Жуковского? – Зепп покачал головой. – Я вас предупреждал.
– Что делать, Емелюшка, что делать? – всхлипывал Странник. – Пропал я!
– Я скажу вам, что надо сделать.
Утомительные хлопоты близились к концу
Не так уж много времени миновало с той минуты, как два авто один за другим умчались по Гороховой от арки дома номер 64, а третье, прибывшее из Царского, осталось на месте.
Марья Прокофьевна была вне себя от тревоги, но камер-лакею (подлинному, не фальшивому) послышалось, что Базаров перед тем, как броситься к машине, крикнул не «это измена», «это смена». Возможно, произошла путаница и за Странником прислали какой-то другой, сменный, экипаж? Когда все нервничают, государыня велит одно, церемониймейстер другое, главный дворецкий третье, чего только не бывает.
Пока Иван Сазонович, человек немолодой, телефонировал в императорский гараж, пока приставленные к дому агенты Охранного выспрашивали, как именно всё произошло, да сколько человек сидело в «мерседесе», да как они выглядели, прошел чуть ли не час. А когда старшему филеру стало окончательно ясно, что случилось ужасное и – никуда не денешься – надо рапортовать начальству, вдруг подъехал «руссобалт» золотопромышленника.
Все кинулись к автомобилю.
Вышел суровый Базаров, открыл дверцу. Помог Страннику выйти.
Тот выглядел еще суровей. Ни на кого не смотрел, на вопросы не отвечал. Взгляд был обращен в черное небо, отблеск электрического света мерцал на влажной от растаявшего снега бороде.
Лишь одно слово бросил он Марье Прокофьевне:
– Странничать.
И та вздрогнула, низко поклонилась, побежала к подъезду.
Святого кудесника почтительно удержали за рукава с двух сторон.
Старший филер искательно спросил:
– Дражайший Григорий Ефимович, всё ли с вами благополучно? Я гляжу, на рубашечке-с воротник оторван?
А камер-лакей взмолился:
– Едемте, сударь! Очень их величество убиваются. И его высочество так-то плохи, так плохи…
С плеч «странного человека» наземь упала шуба.
– Не поеду я… Странничать ухожу. По Руси. По святым местам. Альбо куда глаза глядят. Прощайте.
– А кто будет цесаревича лечить? – обомлел Иван Сазонович. – Ведь кровью истечет!
– На всё воля Божья. Человек я странный, засиделся у вас, благодать-то и высохла. На пустое стратилась, на избавление от врагов моих… Ныне пчелкой по обителям смиренным, по скитам чудесным полечу. Меду благостного поднасоберу. Как сызнова в силу войду – тогда ждитя…
– Это когда же будет? Скоро ль?
– Как Господь доведет. Слабый я стал, бессильный. Бес меня мало не погубил, силу высосал.
Но камер-лакей все еще надеялся.
– Григорий Ефимович, хоть попробуйте. В последний раз. Молитву почитайте, руки его высочеству на лоб наложите. А потом и ступайте себе.
– Не стану! – рявкнул Странник зычно, – старик попятился. – Сказано: доктора пускай лечут. А я боле не могу.
37 
