очень нудно 
37 
Начало было многообещающее. Значит, у меня не только амнезия, но в довершение всего я страдаю галлюцинациями. Договоров, о которых я упоминала, не существовало и в помине! Я невольно напряглась. Он же продолжал:
– Соколенко позвонил жене, с которой у него, кстати сказать, прекрасные отношения. – При этих словах Герман Осипович заглянул мне прямо в глаза. Ушат холодной воды на голову. – Он сказал жене, что договоренность в силе. В аэропорту взял такси и поехал домой. В восемь часов вечера господин Соколенко был уже дома. Они с женой побеседовали о том о сем, вместе провели ночь, а утром, как и было заранее обговорено, отправились на дачу. По пути заехали за дочерью, которая гостила у бабушки.
– Почему ж она гостила у бабушки? – усмехнулась я.
– Потому что им хотелось побыть вдвоем. Вы меня понимаете? Госпожа Соколенко после звонка мужа отвезла дочь к своей матери и стала ждать любимого супруга.
– Какая чушь! Они давно уже друг друга не любят! Побыть вдвоем! Ха-ха! Нет, вы только послушайте!
– Диана Сергеевна, успокойтесь.
– Да я спокойна, как удав! Потому что это ложь! От первого до последнего слова ложь! Он был со мной! Он приехал ко мне! Прямо из аэропорта!
– У нас есть показания шофера, – вздохнул следователь. – Господин Соколенко припомнил машину, на которой ехал из аэропорта. Мы нашли водителя и взяли у него показания. Тот утверждает, что отвез пассажира домой. И назвал адрес, куда его отвез. Память водительская, профессиональная. Господин Соколенко приехал к жене и до утра из дома не выходил. Я думаю, им было чем заняться. Вы ведь сами сказали, что жена вашего шефа – красавица. А теперь подумайте и ответьте честно: какая история кажется вам более правдоподобной? Вариант сказки «Золушка» о бедной секретарше, окрутившей шефа, либо же крепкая семья, ячейка общества, образец для подражания?
– Если честно… Отбросив эмоции…
– Именно. Отбросив эмоции.
– Ваша. То есть, его.
– Вот видите!
– Но правда-то моя!
– А доказательства? Единственный ваш свидетель – это Соколенко. А он все, что вы рассказали, не подтвердил.
– Я хочу посмотреть ему в глаза, – заявила я. – Пусть он мне это скажет.
– А вот это пожалуйста, – охотно сказал Герман Осипович. – Как только Андрей Николаевич узнал, в какое незавидное положение попала одна из его сотрудниц, он проявил живейшее участие. Это и в самом деле благородный человек. Здесь вы были правы, Диана Сергеевна. Я не смел настаивать на очной ставке. Не было оснований. Но он сказал, что очень хочет с вами побеседовать. Причем в моем присутствии. И вообще Андрей Николаевич дал вам отличные рекомендации. Отзывался о вас с уважением, как о грамотном, ценном сотруднике, на которого он может целиком и полностью положиться.
– Еще бы!
– Диана Сергеевна, вы должны понять, что игра окончена, – твердо сказал следователь. – Зачем мучить себя и меня? Тем более человека, которого вы, по вашим же словам, любите? Или вы хотите поссорить его с женой?
– Где он?
– Дожидается, когда его позовут.
– Хорошо. Зовите. Я хочу его видеть.
Мне и в самом деле хотелось посмотреть ему в глаза. Предавать заочно – это одно. А ты посмотри-ка в глаза человеку, которого своими руками хочешь упрятать в тюрьму!
Понимаете, я любила. А влюбленным свойственно идеализировать предмет обожания. Я искренне верила, что тот, кто стал для меня всем, – лучший из живущих на земле мужчин.
Что он не способен на поступок подлый и недостойный.
Я собиралась с силами, чтобы бросить на него уничижительный взгляд. Увы! Не отрепетированный! В такой ситуации мне еще бывать не приходилось. Когда открылась дверь и он вошел, мизансцена была следующая. Я сидела, Герман Осипович стоял, опершись рукою о край столешницы, лампа светила, что касается папки с уголовным делом, она была открыта. Вот так мы все и замерли. Минут на десять. Произведя необходимые арифметические действия, вы поймете, что пауза длилась несколько секунд.
За это время я успела заметить, что он побледнел. Еще в коридоре, ожидая очной ставки. Впрочем, бледность ему шла. Блондинам не идет, когда им в лицо бросается краска. Он был бледен, зато глаза потемнели. Я до сих пор не знаю, какого они цвета. Сейчас мне показалось, что карие. Он был бледен. Я в третий раз упоминаю об этом, потому что трижды не могу понять, что же это означало? Переживал за меня? За себя? Зато мои щеки запылали двумя факелами. Я подняла на него ясные очи, и взгляд мой был выразителен.
37 
