Последние отзывы

  137  

– Конечно, трудно, – соглашался Колчак. – Кто-то пустил слух, будто я богатейший хлебный помещик. Босфор нужен для меня, чтобы я имел прямой вывоз зерна за границу. Пришлось мне взять два чемодана, которые я вывез из Либавы, и выйти с ними на митинг. Перед всем флотом я открыл чемоданы, откуда посыпались тряпки жены, игрушки сына, семейные фотоальбомы и прочая ерунда. «Вот, – сказал я Севастополю, – любой из вас имеет больше моего!» Я дал им представление, как у Чинизелли, и пожар на время потушен.

– А что вам сказал Родзянко при встрече?

– Он посоветовал мне обратиться к Плеханову. Но я сомневаюсь, стоит ли мне общаться с лидером Второго Интернационала?

– Вполне стоит… Георгий Валентинович здравомыслящая единица. Сейчас он вернулся из Италии, где залечивал свой туберкулез, и он примет вас… примет! Он очень недоволен большевизмом, особенно его возмутили тезисы, которые выдвинул Ульянов-Ленин.

– Итак. Плеханов? – спросил Колчак; было слышно, как скрипнул под ним стул, и Кедров отскочил от двери; Колчак вышел из спальни министра, сказал: – Миша, не дашь ли ты мне свой автомобиль?

– Бери, Саня, – ответил Кедров. – Желаю тебе удачи…

Плеханов тоже болел – так уж случилось, что Колчак все время встречался с людьми нездоровыми и сам чувствовал себя прескверно. На пустынной холодной даче в Царском Селе, кутаясь в халат, Плеханов встретил Колчака.

– Я счастлив видеть вас, мой доблестный адмирал! Знаете ли вы, какое историческое значение имеет ваша активность в борьбе за проливы? Отказаться сейчас от Босфора и Дарданелл – все равно что жить с горлом, которое зажато вражескими руками. Садитесь. Что вас привело ко мне?

Колчак объяснил: против большевистской агитации флот нуждается в контрагитации, выводящей корабли из череды митингов в череду сражений за победу. Насильственным методам борьбы еще не пришло время. Пока требуется слово, переворачивающее в черепе мозги, и слово за вами, знаменитый маэстро, прославленный в политических деяниях, а я – не политик, я послушаю, что вы скажете…

– Увы, – сказал Плеханов, – я изжил самого себя. Приехал вот. Говорю: «Плеханов», а на меня глядят, как на покойника. Иные же спрашивают: «Плеханов? А какой это Плеханов?» Меня забыли… я чужой. Сейчас другие имена. Их знают. Им верят… Чем же я могу помочь вам, если события управляют правительством, а не министры событиями? Говорят, опять протестация. Опять стреляют… Кризис! Не успели обогреть гнездышка, как птенцов уже разбрасывает буря. Масса стала требовать обновления кабинета в сторону левизны…

Колчак убедился, что Плеханов действительно помочь флоту не сможет.

В автомобиле Колчак долго думал, потом сказал шоферу:

– Обратно – на Мойку.

В столице уже вовсю трудился командующий столичным округом генерал Корнилов. Недавно он лично пришел арестовать царицу и этим доказал свою «демократичность». А сейчас по приказу Корнилова выкатывали на площади пушки, чтобы расстреливать народ. Надо думать, что и в этом деле он останется «демократом». Колчак проезжал мимо бунтующих толп, клаксон ревел, никого не пугая. В окна автомобиля заглядывали разные прохожие.

– А это еще кто такой? – спрашивали.

Вид адмиральских эполет был необычен (уже отвыкли).

– Я адмирал Колчак, – говорил Колчак. – Пропустите меня. На Черном море погоны не сняты, у нас такого хамства не знают…

У Гучкова собрались министры, явился генерал Корнилов.

– Пушки готовы, дайте только согласие, и я начну!

Керенский возвышенно объяснил Корнилову:

– Наша сила в моральном воздействии на массы. Применить вооруженную силу – значит вступить на прежний путь насилия…

Итог подвел Милюков:

– Мы можем говорить и решать здесь что угодно, но закончится все тем, что наша корпорация очутится в Крестах или в Петропавловской крепости… Там мы, господа, запоем иные романсы!

Керенский обещал Колчаку своих агитаторов.

– Но и вы, адмирал, прилагайте посильные старания…

Колчак смотрел всем прямо в глаза – как беркут на солнце, не мигая. Древняя кровь ногаев еще просвечивала в смуглоте адмиральских скул. За спиною Колчака чудилось хищничество Батыя, слышались пения татарских стрел в давних сечах. Колчак, по сравнению с этими болтунами, был человеком действия. Ничто не дрогнуло в лице его, энергичном и гладко выбритом, но в запавших глазах сквозило явное презрение к сладкоглаголящему Керенскому…

– Господа, – призывал Гучков, – прошу вас к моему столу!

  137