Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
158 
Артеньев вдоль рядов уже пробирался к выходу.
– Куда вы? – свистящим шепотом задержал его Черкасский.
– Я все понял, – ответил старлейт и покинул зал…
В жизни каждого человека бывают минуты прозрения. Так влюбленный супруг, боготворящий красавицу жену, вдруг с ужасом узнает об осквернении ею брачного ложа. Так – перед смертью – иногда вдруг начинают видеть слепцы, и жизнь в последние мгновения дает им счастье увидеть лица близких.
– Хватит! – сказал Артеньев на улице. – Я уже не мальчик…
Однажды в порту Либавы ему пришлось наблюдать за работой американского бульдозера. Было странно видеть, как под натиском железной мощи раскрывается почва, рушатся в ров громадные камни и птичьи гнезда, в которых трепыхались птенцы… Безжалостная работа! Все под откос, – и так же вот сейчас прошел через сердце корниловский бульдозер, отбрасывая в овраг все лучшие чувства Артеньева – веру в долг и страсть патриотизма… Сергей Николаевич понял, что тарнопольское поражение сделало Корнилова главнокомандующим.
А когда он сдаст Ригу – он станет диктатором.
Наполеон создал себя на победах.
Корнилов создает себя на поражениях.
В этом гигантская разница!..
И четко оформилась окончательная мысль Артеньева: «Вашему позору я более не слуга…»
– На Рижский? – спросил извозчик, расправляя вожжи.
– Нет. На Николаевский. Еду в Петербург…
* * *
Рано утром он был уже на Невском. Раскрыл в руке коробок спичек и заговорил без смущения, а даже с наглым вызовом:
– Господа прохожие! Вот перед вами заслуженный офицер бывшего императорского, а затем республиканского флота. Если желаете купить спички, то покупайте у него… Только у него покупайте!
А рядом расположился со спичками обтерханный солдатишко, ноги которого в английских обмотках, и они обтягивали эти тощие ноги солдата, как лента изоляции перепрелые старые шнуры.
– Ты заслуженный, а мы, выходит, и не заслужили?
– Помалкивай. Тебе офицера не понять…
Тогда солдатишко распахнул шинель на себе, а оттуда блеснуло золотом и мишурой былого мира. Мундир полковника лейб-гвардии с регалиями такой первостепенности, какая Артеньеву и не снилась.
– Извините, – буркнул он и отодвинулся от конкурента…
Был ранний час. Разбредались по домам проститутки. С похмелья жадно хлебали воду из дворницких кранов, которые все они открывали, но ни одна не закрутила обратно, и вода текла по панели. Прохожие были редки еще. Один из них, одетый под Макса Линдера, в котелке и при тросточке, удивленно присвистнул. Артеньев тупо смотрел на него, и не сразу понял, что перед ним штурман.
– А вот это, – сказал Паторжинский, – уже срам… От кого угодно, но от вас я никак не ожидал подобного падения…
Артеньев рассыпал спички по земле и горько зарыдал. Паторжинский отвез его на Фонтанку, 24; остановились перед дверью, на которой медная табличка свидетельствовала о хозяине квартиры: «Берсонъ». На звонок им открыла обворожительная женщина в трауре.
– Янина, – сказал ей штурман, – это мой товарищ по флоту.
За скромной табличкой «Берсонъ» укрывалось подлинное великолепие. Готический зал вел в залу концертную, устроенную по образцу Веймарского дворца, и еще был зал – для собрания саксонского фарфора. Множество картин висело на стенах, часть из них уже была скатана в рулоны… Паторжинский сказал:
– Наше коло провело здесь польскую выставку, чтобы привлечь внимание русской общественности к нуждам поляков.
– Но я вижу здесь Венецианова, Брюллова… – осмотрелся Артеньев. – Бог мой, но при чем здесь Репин и Серов?
– Сознательно! Родство двух великих славянских культур не подлежит сомнению… Ну, Семирадским тебя не удивишь. А вот, посмотри: это Бакалович. Кстати, ведь ты обожаешь портреты, вот – оцени Лампи… Остатки сладки былого вернисажа. Ладно. Тебе, я вижу, сейчас даже не до этой прелестной миниатюры.
– Да. Тяжко. Бог с ней, с миниатюрой…
Паторжинский уселся в готическое кресло.
– Старшо́й! – сказал он Артеньеву, как на корабле. – Пятнадцать лет я посвятил русскому флоту, и не раскаиваюсь. Но, кажется, ты стал в этом раскаиваться… Яниночка, можно кофе?
Женщина, вся в черном, бесшумно подала им кофе: подходя, она поправила эскиз Баччиарелли и удалилась, ступая бесплотно, как дух порабощенной Польши… Паторжинский посоветовал Артеньеву вернуться обратно на флот и придвинул ему сахарницу.
– Я могу вернуться, – натужно произнес старлейт, – только ради единой цели: чтобы погибнуть на флоте! Но служить на флоте я больше не желаю… Я устал от угроз и оскорблений.
158 
