очень нудно 
163 
– Уходить-то некуда: за Моонзундом – Петроград, самый умный город в России… Постараемся костьми разлечься! Хочу верить, что доблесть еще не умерла в людях. Что еще сказать тебе?..
С моря эзельскую ночь рассекло прожектором. Исчезли вдруг сладкие запахи торфяных мхов и клевера – море властно несло свои ароматы, всегда волнующие: рыбы и водорослей, йода и соли. Уже слышался ропот волн, и Тынис Муога сказал:
– Вот и Церель… шумят Ирбены! Прощайте…
Утопая в сыпучем песке разношенными ботинками, Артеньев побрел в темноту, и Церель встретил его гробовым молчанием.
* * *
Тогда он стал кричать. Он кричал не потому, что ему было страшно за себя. Артеньев звал караул, которого не обнаружил:
– Эй, люди! Кто-либо живой… отзовитесь!
Скрипнула дверь землянки, вылез матрос в кальсонах:
– Кто здесь раззевается, спать не дает?
– Где охрана? Где дневальные?
– Ну, я тебе дневальный… Чего надо?
– Дрыхнешь, скотина? – не выдержал Артеньев.
Матрос сунулся в провал землянки, вытащил винтовку:
– Гробану сейчас в доску без проверки документов… Чего разорался на все Ирбены? Ты кто таков?
– Командир Цереля. Встань, как положено.
– Но-но! Разбудил, да еще стоять я тебе буду… Ха!
На батарейных плацах, между орудий, даже во мраке угадывался хаотичный развал. Под ногами катались брошенные снаряды, а между дулами пушек, глядящих в Ирбены, были растянуты бельевые веревки.
– Караульный, объясни мне свои обязанности.
– Могу! Братву разбужу, и она тебе глотку заткнет…
Артеньев ударом ноги выбил из рук матроса винтовку, и она прочеркнула мимо лица его, взлетая кверху острием штыка.
– Вот так, – сказал ему Артеньев. – А теперь нажми педаль колоколов громкого боя: я объявляю на батарее тревогу…
По боевой тревоге никто (никто!) не встал к орудиям. Но бешено работающие звонки и мычанье сиплых от сырости ревунов способны поднять мертвецов. Крутя цигарки и тут же справляя нужду в кустах, замелькали по батарее потревоженные тени людей.
– Какая стерва нас будит? Поспать не дают, сволочи…
Артеньев спросил – есть ли на Цереле ревкомитет?
– Найдется. Выбрали тут одного гаврика.
Гаврик был тоже предельно возмущен.
– Кака така тревога? – орал он на офицера. – Ты что, с потолка свалился? У нас коли тревога, так об этом надо людей за сутки предупредить. И ты здесь свои порядки не разводи…
– Скажи, гаврик, а немцы тебя тоже за сутки предупредят?
– Плевать мы на немца хотели! А ревком действует в согласии с командиром всех укреплений Сворбе – каперангом фон Кнюпфером. Ишь ты, баламут! Прискакал средь ночи. Людей с кроватей рвешь, будто при старом режиме… Это ты брось!
Телефон на батарее Цереля не работал.
– Почему зуммер скис?
– Не скис. Это, видать, местные бароны опять обрезали…
Штаб по обороне полуострова Сворбе размещался невдалеке от Цереля, в рыбацкой деревушке Менто. На рассвете высокие травы были мокрыми от росы. В командном блиндаже – стол после ужина. Початая бутылка превосходного коньяку. Вскрытые банки сардин. Печенье. На стуле валялась пара боксерских перчаток. Застегивая на себе мундир, вышел фон Кнюпфер:
– Как устроились? Позавтракаем вместе?
Выяснилось, что фон Кнюпфер раньше служил на «Гангуте».
– Знаете, там была эта история с бунтом. Меня огрели поленом по голове и еще сделали виноватым. Сослали в эту тьмутаракань, как в ссылку. Но я, как видите, за два года стал капитаном первого ранга. А те, хорошенькие и чистенькие, что под суд не попали, так и громыхают до сих пор в чинах лейтенантских…
– Когда начнем приводить Церель к бою? – спросил Артеньев.
– А никогда… Никогда, – поправился он, – батареи Цереля к бою нам не привести, ибо анархия революции все разлагает.
– Но так же нельзя, черт возьми! Перед нами – Ирбены!
– Можно, – не мигая, отвечал фон Кнюпфер. – Так-то оно и лучше: если генералу Корнилову не удалось раздавить Петроград, так пусть это сделают Гинденбург и Хиппер. Мое благословение им и благословение всей мыслящей России: может, немцы избавят нас от этого позора большевизма… Почему вы не едите?
– Не хочу.
…Он очень хотел есть.
* * *
Днем прибыл на батареи крепыш-матрос. Пришел он босиком от самого Аренсбурга, перекинув через плечо связанные шнурками ботинки. На ленточке бескозырки его горело золотом – «Самсонъ». Возле пояса болтался маузер. Клеши раздуло от бомб-лимонок, рассованных по карманам, как яблоки. Без церемоний он сунул руку:
163 
