209 
– Мехи! Долго еще это будет продолжаться?
Ради спасения жизни человека, лежащего на столе со вскрытым черепом, машинисты вырубили работу правого вала – эсминец пошел на одной турбине. Вибрация уменьшилась. Из серой вязкости мозга извлекли осколок.
Случай возле третьей пушки кормового плутонга, кажется, всеми на «Изяславе» уже забылся. Правда, досылающий комендор иногда еще трогал себя за скулу, но особого недовольства не проявлял. Под полубаком, в тени мостикового навеса, его обступили анархисты «Изяслава».
– Браток, дело революции предано, а ты молчишь в тряпку?
– А что я? Я – как все. Так и я.
– Ты зуб-то выньми, – советовали ему. – Выньми зубчик…
Досылающий пальцами, измазанными пушечным маслом, залезал в рот, ковырял весь идеальный набор в тридцать два зуба.
– Шатается? – с надеждой спрашивали его анархисты…
Среди офицеров «Изяслава» воцарилось подавленное настроение. Сообща они давали накачку артиллеристу Петрову:
– И дернула же вас нелегкая треснуть этого обалдуя! А теперь нам грозят осложнения… Или забыли февральскую революцию, которую болтун Керенский назвал «великой и бескровной»?
Когда раздался призыв всем свободным от вахты собраться в жилой палубе, Петров отправился туда – как вешаться. За столом президиума, явно выжив анархистов, сидели большевики эсминца.
– На повестке дня немало насущных вопросов, но среди них имеется один – пустяшный! С ним покончим разом, чтобы не мешал заниматься главными… Досылающий вот с третьей пушки раззявился, когда унитар подавать надо. Вроде помрачнение у него случилось. Ну, лейтенант Петров не растерялся и напомнил ему…
Анархисты сразу устроили хай на весь кубрик:
– Покрываете? Большевики офицерам продались…
– Эй вы там! На румбе князя Кропоткина, – послышалось от стола президиума. – Когда говорите, слова все-таки выбирайте. Да и подумайте прежде… Послушаем, что скажут врачи!
Врач «Изяслава» сказал:
– Медицине известно, что от испуга у человека случается шоковое состояние. Мы, давшие клятву Гиппократа, люди самой гуманной профессии в мире, иногда, пардон, тоже лупим больного по морде, чтобы вернуть его из состояния заторможенного транса в обычное его состояние…
Анархисты не унимались:
– Своих замазываете? Ты скажи – нас при царе били?
– Ну, били.
– И сейчас лупцевать станут?
– Нет, бить не будут.
– Но сегодня-то одному чудаку звонаря дали!
Большевики упрямо гнули свою линию:
– Товарищи, звонаря никто не давал. Коснулись щеки, и только. Вот и врач, ученый человек, поклялся на этом самом Гиппократе, что таких, как наш досылающий, они тоже в рожу лупят вполне свободно… Я не понимаю, из-за чего шум-гам? Кажется, все уже ясно.
– Не ясно! – загибали анархисты. – Нас при царе били?
– Ну, били… Ты давай, браток, не нажимай на царя. Что ты вцепился в него, как клещ в собаку? Тебе чего надо?
– Истины!
– Так ты ее получишь… Где досылающий?
– Есть.
– Пусть он сам, как на духу, скажет…
Досылающий от стыда за свой страх, испытанный на Кассарском плесе, готов был, кажется, сквозь палубу провалиться.
– Братцы! – взмолился он. – Ну, коснулись личности. Ну, верно. Потому как за революцию… мы же грамотные!
Анархисты не сдавались:
– Ах, ты грамотный? Тогда выньми зуб… покажи собранию.
Зуб не вынимался. Досылающий стал плакать.
Анархисты совсем разбушевались:
– Занести в протокол! Заклеймить позором!
Большевики отвечали веско:
– Протокол все стерпит. А ты скажи по совести – кого нам клеймить позором: лейтенанта Петрова, который звону не давал, или досылающего, у которого полный набор во рту, как в магазине?
– Не надо писать, не надо клеймить, – умолял досылающий. – Он шатается, но он с пломбой… все равно к зубодеру идти! Восемь форштевней когда увидел, ну, тут и разинулся. Лейтенант Петров, спасибочко ему, вовремя подошел ко мне и вежливо указал, что с моей стороны большой непорядок.
– Точка! – заявили от стола президиума…
Лейтенант Петров с легкостью шаловливого юнги взлетел по трапу. Жить можно. Служить можно. Воевать можно.
…«Изяслав» подал концы на причал Рогокюля.
* * *
День шестой Моонзунда, – день, какой выпадает в истории морских держав не часто. День, слепленный из острейших парадоксов, в которых невозможное становилось возможным и осуществимым.
Календарь был уже перевернут на мостике «Деятельного», и он показывал день 4 (17) октября 1917 года, а в радиорубке эсминца отстукивали на Куйваст трудяги-радисты:
209 
