40 
Она была одета в черное с головы до ног: черные джинсы, черная футболка и черные туфли без каблуков. Волосы собраны в конский хвост, щеки раскраснелись, лицо без следов косметики. Она провела рукой по его голой груди.
— Сколько раз я твердила себе, что не стану этого делать.
— Чего — этого?
Она поцеловала его, не закрывая глаз, потом отступила назад и стянула с него рубашку. Не отводя взгляда, расстегнула лифчик, и сбросила его на пол, потом сняла джинсы.
— Как ты проникла внутрь? — спросил он.
— У меня есть ключ от номера.
Это его почему-то не удивило.
— А цепочка?
— Дешевый трюк. Когда-нибудь покажу.
— Обязательно, — сказал он. Дешевый трюк того же рода, что и ее умение разбирать пистолет с завязанными глазами. — Я-то думал, мы увидимся завтра.
— Нарушение дисциплины. Что совершенно непозволительно, сэр. — Эмма легла на кровать, укутавшись простыней. — Кажется, это будет труднее, чем я думала.
— О чем ты?
— О том, что́ должна тебе сказать.
Джонатан повернулся на бок и внимательно посмотрел на жену, на янтарные крапинки в ее зеленых глазах.
— Вот он я, — прошептал он. — Расскажи мне.
Эмма провела по щеке пальцем:
— Я уезжаю.
— Еще месяцев на пять?
— Дольше.
— Ты уверена? Откуда ты знаешь?
— Потому что я должна уехать.
— Ты уже уезжала. Сказала, что надо уладить кое-какие дела, а потом мы встретимся, когда это будет безопасно.
— Я думала, что так и получится.
— Как надолго?
— Не знаю…
— Год? Два?
— Да… Не знаю точно. Не меньше года, а может быть, и дольше. Может быть, навсегда.
Джонатан изучал черты ее лица, выискивая скрытые места, где она прятала свои сомнения, но видел лишь непреклонность: все та же решительная, упрямая женщина, которую он полюбил.
— Должен же быть какой-то иной выход.
— Его нет. И мы оба это знаем.
— Ты говоришь так, как будто от меня что-то зависит. Это твое решение. Твоя проклятая жизнь.
Он отшвырнул простыню и встал с кровати.
— Теперь уже нет. Я обменяла ее на новую десять лет назад.
— Ради чего?
— Ради долга. Ощущения причастности. Потребности внести свой вклад. Ради всего, что движет нами, когда мы присягаем на верность.
— Ты свой долг исполнила, — сказал он, касаясь ее рукой. — И даже больше. Государство должно быть тебе благодарно.
Эмма опустила глаза:
— «Дивизия» получила взбучку за провал операции. Конгресс пытался прикрыть организацию, президент дал им еще один, последний, шанс.
— Последний шанс? Он что, с ума сошел?
— Я ведь тебе рассказывала. «Дивизия» как гидра. Стоит отрубить ей голову, и на ее месте вырастают десять новых. Из нее можно извлекать пользу, и президент не так глуп, чтобы ограничивать свои возможности.
— А ты говорила с ними? С людьми из «Дивизии»?
— Шутишь, что ли?
— Я просто хотел сказать…
— Что ты хотел сказать?
— Мне казалось, что с твоими связями ты могла бы найти способ объяснить, почему была вынуждена не подчиниться их приказам. Они могли бы понять.
— Я отщепенец. Я не просто перестала подчиняться приказам, Джонатан, а полностью вышла из-под контроля. Чуть не пустила ко дну весь их корабль. Я стала для них врагом.
— Но ведь ты не позволила сбить реактивный пассажирский самолет.
— Для них нет никаких «но». К тому же самолет спас ты. Стоит мне только показаться им на глаза, как я тут же получу пулю в лоб. Мне казалось, я тебе все объяснила. Или ты думаешь, что я скрываюсь, как какой-нибудь военный преступник, просто так, ради забавы?
— Извини. Наверное, я не знаю и половины из того, что тебе пришлось пережить.
— Конечно не знаешь. — Эмма перевела дыхание. — Понимаешь, новый директор «Дивизии» — законченный ублюдок. Его зовут Фрэнк Коннор, и он вышел не из нашей среды, то есть не обучался работе в полевых условиях. Вся его карьера прошла за письменным столом, и вот теперь он наверстывает упущенное. Ума не приложу, как выбор мог пасть на него. Он достаточно умен, чтобы понять: его кураторы не позволят ему даже мизинцем шевельнуть, пока он не разберется со мной.
— Там, внизу, его люди?
— Вероятно.
Джонатан чувствовал, что она недоговаривает:
— Что произошло, Эм? Он уже делал попытку? Откуда этот шрам у тебя на спине?
— Разве это имеет значение?
40 
