очень нудно 
55 
– Военных кораблей в Гензане нет, сожгли каботажников… Я, двести десятый, обстрелял японские казармы, солдаты бежали в сопки. Склады в японских кварталах взорваны. Я, двести одиннадцатый: китобойцы графа Кейзерлинга при нашем появлении сразу подняли английские флаги…
– Так почему их не стали топить?
– Граф Кейзерлинг – русский подданный.
Безобразов схватился за рупор «матюкальника»:
– Какой он русский? Топить надо было… пса!
№ 204 взорвали, чтобы он не мешал движению. «Лена» забрала миноносцы под свою опеку и отвела их во Владивосток. В кают-компании «Рюрика» Хлодовский сказал:
– Что-то у нас не так… От этого налета на Гензан шуму много, а шерсти мало, как с драной кошки. Но японская агентура сейчас уже оповещает Камимуру о нашем появлении.
– Отказаться от операции? – волновалась молодежь.
– Нет! Но можно изменить генеральный курс и появиться в другом месте, где японцы не ждут нас…
События подтвердили опасения Хлодовского.
Но пока еще не было причин для беспокойства, и мичман Панафидин через бинокль оглядывал прибрежные корейские деревни, которые относило назад – на 17 узлах хода, скоро от берегов Кореи крейсера отвернули в море. Экипажи были уверены, что курс до Квельпарта – лишь для отвода глаз.
Матросы говорили, что следуют прямо в Чемульпо:
– Ясное дело? Идем, чтобы взорвать «Варяг», который японцы из воды уже подняли. Нельзя же терпеть, чтобы краса и гордость флота ходила под самурайским флагом…
Было очень жарко даже на мостиках, а в котельных отсеках ад кромешный, и кочегары там валились с ног. Ночью миновали Дажелет, эфир наполнился переговорами противника. Из треска разрядов и сумятицы воплей телеграфисты выловили насущную фразу: «Русские… преследование… уничтожить…» Панафидин заметил, что комендор Николай Шаламов почти не отходит от него, словно нянька, и это мичману поднадоело:
– Конечно, спасибо тебе за материнскую заботу обо мне, но все же перестань быть тенью моей.
Шаламов сказал, что добро надо помнить:
– Вы меня, ваше благородие, от каторги избавили. Маменька из деревни пишет, чтобы я старание проявил. Не серчайте! Дело ныне такое – война… мало ли что может случиться?
– Если что и случится, братец, так ты не меня спасай, а мою виолончель… Ей-ей, она стоит дороже любого мичмана.
18 июня после обеда крейсера вошли в Желтое море, а проливы возле Цусимы были бездымны, беспарусны, без–людны.
– Ни души! Словно на погост заехали, – волновались сигнальщики. – Камимура-то небось со своей Камимурочкой какую-то гадость задумали… добра не жди!
Самых глазастых матросов сажали по «вороньим гнездам» на высоте мачт, чтобы заранее усмотрели опасность:
– Валяй, паря! Тебе, как вороне, и место воронье. Гляди, не проворонь, иначе накладем по шее… дружески.
Заход солнца совпал с первым докладом:
– Слева дымы… много дымов. Справа тоже…
На мостиках крейсеров стало и тесно и шумно.
– Считайте дымы, – велел Трусов глазастым.
– Девять… и еще какие-то. Видать, миноносцев.
Скоро распознали «Идзумо» под флагом самого Камимуры, за ним железной фалангой шла четкая линия броненосных крейсеров. Остальные корабли проецировались на фоне заходящего солнца, почему их силуэты расплывались. До Владивостока было 600 миль! Безобразов надел очки и распушил свою бородищу:
– Попали… прямо в собачью свадьбу! Поворот на шестнадцать румбов! Крейсерам перестроиться в строй пеленга, чтобы отбиваться с кормовых плутонгов – на отходе…
В момент разворота русских крейсеров на обратный курс Камимура, наверное, вспомнил угря, которого он схватил за глотку и в ней что-то жалобно хрустнуло. Сейчас япон–ский адмирал был спокоен: все было заранее предусмотрено, и на путях отхода русских крейсеров, попавших в западню, он заблаговременно расставил свои миноносцы – для атаки!
– Можно открывать огонь, – рассудил Камимура.
Баковые орудия его крейсеров изрыгнули грохот.
………………………………………………………………………………………
Уже темнело, и вдоль горизонта вырывались желтые снопы пламени, а поперек них ложились едкие лучи японских прожекторов. Русские крейсера отбегали прочь от Цусимы, на ходу перестраиваясь из кильватера в пеленг. Хлодовский обходил бортовые казематы, где возле пушек наготове стояли матросы. Синие лампы, как в покойницкой, освещали хмурые лица комендоров… Попутно старший офицер спросил Панафидина:
55 
