Глава 38

— Я бы сейчас все отдала за лимонную коку.

Конни Скэггс сидела на окне. Одна босая нога покоилась на подоконнике, другая, слегка касаясь пола, раскачивалась взад-вперед. Ногти на ногах были выкрашены в тот же цвет, что и на руках.

Две верхние пуговицы блузки были расстегнуты, и время от времени Конни засовывала руку в ее вырез и вытирала влажную грудь бумажным полотенцем. Юбка задралась достаточно высоко для того, чтобы наблюдатель мог возбудиться, но самое интересное при этом все-таки оставалось скрытым от глаз.

Карл был уверен, что баба поступает так нарочно, чтобы привлечь к себе внимание мужчин.

— Ты знаешь, о чем я говорю, Сесил, — с грустью сказала она. — Их продают в аптеке.

— Я выпил такую как раз перед ограблением.

— Там много колотого льда и пара лимонных долек. — Она глубоко вздохнула, и к влажной ткани блузки прижались два больших соска — таких же темных, как ее ногти.

О да, эта стерва хорошо знает, что делает, подумал Карл. Майрон мастурбировал. Не расстегивая ширинки, он сидел на полу и, полуприкрытыми глазами глядя на Конни, все поглаживал и поглаживал себя.

Очевидно, тоже заметив, чем занимается Майрон, Сесил подошел к Конни и опустил ее юбку пониже. Обхватив любовницу руками, он ткнулся носом в ее шею.

— У тебя будет лимонная кока, милая. Когда мы попадем в Мексику, у тебя будет столько лимонной коки, сколько ты сможешь выпить.

— Перестань! — раздраженно сказала она. — Сейчас слишком жарко для того, чтобы обниматься.

— Для этого никогда не жарко. — Он засмеялся и снова уткнулся в ее шею.

— Я серьезно. Отстань! — Она шлепнула Сесила, по руке, и тот с обиженным видом отстранился.

— Ладно, ладно.

Карл презрительно скривил губы. Если бы какая-то сука позволила себе его хлопнуть, он живо выбил бы из нее дух.

Его старший брат слабак. Всегда им был и, наверное, всегда будет. Карл надеялся, что тюрьма закалит Сесила, но даже если она его и закалила, Конни Скэггс свела это дело на нет.

Сесил стал еще большей размазней, чем раньше, когда не смог заставить себя подстрелить того парня, который встал у них на пути в Аркадельфии.

— Не надо быть таким раздражительным, Сесил. — Конни сняла ногу с подоконника, встала и, повернувшись к окну, принялась разглядывать пыльный ландшафт, одновременно давая всем присутствующим возможность полюбоваться своей задницей. — Эта жара сводит меня с ума. Снаружи ни ветерка, ни один лист не шевелится.

В этом Карл был с ней согласен. Жара его тоже раздражала. Воздух был таким плотным, что хоть режь его ножом. Пот лился градом, стекая по груди, по спине, волосы на руках прилипали к коже.

Даже мухи перестали жужжать. Раньше они доводили Карла до потери рассудка, пикируя на него, словно миниатюрные Ф-16, и злобно кусая неприкрытые участки кожи. Теперь, разморенные жарой, они лениво ползали по пустым банкам, бумажным оберткам и грязным пятнам на столе, оставленным Майроном, который крошил все, что подносил ко рту.

Конни отвернулась от окна и, подойдя к столу, взяла с него банку апельсинового напитка, на которой только что сидела одна из тех самых мух, за которыми наблюдал Карл.

— Моя мама говорит, что если так жарко и нет ветра, то скоро будет дождь.

— Правда?

Это впервые за последний час подал голос Карл. От неожиданности все вздрогнули. Сесил, отойдя от окна, сел верхом на стоявший у стола деревянный стул и уперся подбородком в его спинку. Майрон по-прежнему, раздвинув ноги, сидел в углу. Он слабо улыбался, глаза его казались еще более пустыми, чем обычно, по брюкам растекалось пятно.

Конни повернулась к Карлу.

— Что правда?

— Насчет дождя.

— Иногда он идет, — сказала она, — а иногда нет. Моя мама не всегда была права. — Привстав на цыпочки, она взгромоздилась задницей на стол.

«Знает ли эта баба, для чего нужны стулья? — подумал Карл. — Похоже, она сидит на чем угодно, только не на стуле».

— Возьмем, к примеру, меня. — Конни достала из пакета порцию свиных шкварок и принялась их жевать. — Мама сурово наказывала меня за непослушание. Папиным кожаным ремнем она хлестала меня как сидорову козу. Я была вынуждена носить отвратительную, безобразную одежду, а в школе за любую провинность мне приходилось пресмыкаться перед учителями. Два раза в неделю она водила меня в свою церковь — по воскресеньям и вечером в среду — и заставляла вместе с другими дураками размахивать руками в воздухе и вопить «Слава Иисусу!». Она думала, что если я буду так делать, то стану хорошей девочкой. — Нагнувшись вперед, она выпятила грудь и подмигнула. — Мама ошибалась.

  107