49 
И вот сотник взял эту шашку и пошел. И ни о чем его поручик не спрашивал; видел только, как забрался есаул в баранту, выбрал овцу покрупнее, взвалил себе на плечо и положил у палатки.
Потом поставил барана к себе лбом, размахнулся и…
– Ай да сотник! – услышал Андрей казацкие восторги, – от рогов до курдюка! Враз!..
Вытирая о пучок травы широченное лезвие, вернулся Ватнин в палатку, сказал дружески:
– Чай вину – брат младший… Сейчас званый банкет на двух персон закатим! Ты да я – и все. Остальных к бесу! Тем более, Елисеич, уходишь ты вскорости… Выпало тебе дело, сынок, весьма строгое! Одно слово – рекогносцировка…
Ватнин медведем ворочался в тесноте палатки, и Карабанов почти с восхищением сказал:
– Здоровый вы мужчина, Назар Минаевич! Одни кулаки чего стоят…
– То верно, – согласился есаул. – Бог не обидел. И кулаки крепкие. Однажды, в Крымскую-то, стоял я с биноклем. Пригорочек, помню, тут этакенький, а я стою, значит. Подскакал ко мне офицеришко сардинский. Сопляк ишо, но весь, как петух, в перьях. А шапка на ем – во! – Ватнин показал на аршин от головы. – Во такая шапка! Из шкуры медвежьей. И сулит пристукнуть, ежели не сдамся. Саблю-то не успеть мне выхватить. Так я кулаком его. Да вот сюда – промежду глаз! Он у меня – брык! И все, значит…
– Что все? – не сразу понял Карабанов.
– Да сам и могилу копал для него. Даже всплакнул, ей-пра! Сопляка-то жаль было…
Вскоре баран, распластанный и прожаренный, лежал на блюде грудою больших дымящихся кусков. Вино и кизлярку лили из турецких карафинов прямо в широкие мисы для пилава.
– Пей, поручик. Твое дело строгое. Хорошо, что жены не имеешь…
Андрей много не пил – жарко было. Потом заглянул в палатку штабс-капитан Некрасов.
– Господа, поздравляю: наши войска взяли штурмом Ардаган и раскинулись по берегам легендарного Евфрата.
Его тоже посадили за стол.
Налили полную. Навалили всего.
Пей, мол. Ешь, мол.
– Легендарный, говоришь? – сказал Ватнин, вытирая бороду от сладкой кизлярки. – Слово ученое… А и был я там, у Евфрата твово. Девки тамошние худы больно. И сухо. И воды мало. И камень больше… Пей вот!
Некрасов засмеялся одними глазами, почтительно встал:
– Ваше здоровье, господа. – И выпил.
Потом сказал:
– Хорошо все-таки, что отказался я состоять при штабе Лорис-Меликова. Уже, помимо его известного азиатского характера, я знал, что он горе-вояка: сейчас прошел за Каркамес, застрял в камышах, и теперь его идут выручать мингрельские гренадеры.
– А по мне, господа академики, – отозвался Ватнин сердито, – так хоть в дерьме по уши, только бы не в Баязете! Не могу я так без дела тухнуть, коли наши же станишные под Карсом турку рубают. Чую сердцем, что здесь и кончилась моя слава!
Карабанов, слегка охмелев, похлопал сотника по могучему плечу:
– Да обожди, Назар Минаевич, еще не одна пуля свистнет; вон послушай, что армяне-то говорят.
– Плевал я на них! – Сотник встал, стянул через голову китель, волосатым зверюгой вылез из палатки. – Эй, казаки! – гаркнул он. – Дениску сюды, песельников зови… Я гулять желаю!
Пришел Дениска Ожогин, хитро поблескивая глазами. Рубаха на нем была чистая, без пятнышка. Этаким скромником сел у входа в палатку, терпеливо ждал – когда поднесут. Ему поднесли, конечно. Он выпил. Потом песельники сели в кружок, зажали меж пальцев деревянные ложки.
– Дениска! – гаркнул Ватнин. – Про меня пой… А вы, господа, слухайте: он, подлец, песню сердцем ймает…
Грянули ложки. Тряся курдюками, шарахнулись с горушки перепуганные овцы. Дениска сделал себе сапоги гармошкой, прочувствовал себя до конца и завел:
- Не с лесов дремучих
- Казаки идут:
- На руках могучих
- Носилочки несут,
- Поперек стальные —
- Шашки острые.
- На эфтих носилочках
- Есаул лежит,
- В крови плавает.
- Его добрый конь
- В головах стоит,
- Слезно плачется…
От мелькания ложек у Карабанова рябило в глазах. Потом свистнули казаки и, тряхнув нечесаными бородами, подхватили разом – всем лагерем, всем Зангезуром:
- Вставай, брат хозяин,
- Ай, с турецкой земли,
- Все наши товарищи,
- Все домой пошли,
- А ты, брат, один
- Во турецкой земле лежишь.
- Вставай, брат хозяин,
- Садись на меня…
Ватнин схватил Андрея в охапку, целовал в самые губы, как бабу, и слезы текли по его пыльной бороде:
– Милый ты, – кричал он, – не пропадем… Коли турка встренется, руби их в песи, круши в хузары! Все там будут… Дениска, жги!..
49 
