очень нудно 
130 
Хмель из головы Мышецкого разом вышибло.
– Вы так думаете? – бормотнул он, становясь жалким.
Штромберг казался равнодушным, но его большой рот растянулся в мстительную улыбку.
– Женщина, – произнес он, – способна возбуждать мужское общество гораздо энергичнее мужчины! В оценке стадной психологии профессор Сигиле отводит ей почетное место…
«А-а… чтоб вы все провалились!» – Сергей Яковлевич решил выпутывать ноги из этого зубатовского болота.
– Но вот… депо? – сказал он, обретая силу. – Там народ грамотный. Что там, господа?
Штромберг посмотрел на жандарма, жандарм посмотрел на Штромберга, и оба они уставились на Мышецкого. Вице-губернатор поднялся из-за стола. Проверил, как ему стоится.
– Я поддержу вас, – закончил он, – когда рабочие депо поддержат вас! Всего хорошего, господа…
Он вышел из ресторана на улицу. «Зажать!» – вот чего хотелось ему сейчас, стиснуть чью-то хрипящую глотку и не разжимать пальцев до тех пор, пока не посинеет падаль…
И снова перед ним встал извечный вопрос: «Кто виноват? Почему среди умного и доброго народа процветают дешевые демагоги, люди без совести и сердца?..»
Он решил написать Плеве: «Дорогой Вячеслав Константинович, так-то и так-то… В моей губернии сам дьявол ногу сломает, а посему помогите разобраться». Ну, слова-то он найдет!
И суровый человек в камгаровом сюртуке, похожий обличьем на скромного сельского пастора, не задержит с ответом.
Но 15 июля под Плеве рванули бомбу на Обводном канале, и Мышецкий заплакал, узнав из газет подробности убийства. Сипягин – Плеве. Что-то будет? Вспомнил князь пьяную бабу и ее проспиртованный голос: «А таперича што же это и выходии-ит?»
Не выдержал – заплакал, сидя над раскрытой газетой:
– Вечная память… Вечная память…
Ненароком заскочил в кабинет Борисяк, сначала испугался, увидев Мышецкого плачущим, но потом заметил портретик Плеве в траурной рамке и, затворив двери, оставил князя в слезливой интимности.
6
Сергей Яковлевич навестил генерал-лейтенанта Панафидина. Коротко объяснил ему суть дела. Есть человек, в котором он-де лично заинтересован, и нельзя ли этого человека с первым же эшелоном выпихнуть из губернии куда-нибудь подальше. Например, в Маньчжурию?
– Хорошо, – сразу понял его генерал-«сморчок». – Я как раз готовлю эшелон запасных… Надеюсь, его можно отправить солдатом?
– Большего он и недостоин, – ответил Сергей Яковлевич. – Очень жаль честных людей, но этому негодяю, поверьте мне, только и место в могиле.
– Обещаю вам, князь, – закрепил разговор Панафидин…
Кобзев пришел к Мышецкому с сообщением, что сегодня ночью жандармы провели у него обыск, и снова попросил уволить его от причастия к делам губернии.
– Просто я не желаю, князь, приносить вам дальнейшие огорчения. Вы и так были достаточно добры ко мне…
Сергей Яковлевич вздохнул и спросил о другом:
– Что Борисяк?
– Борисяк склоняется к большевизму…
– И вы его осуждаете за это? – спросил Мышецкий.
– Да.
– А вот я осуждаю вас обоих. Где же правда?
Кобзев кашлянул, оглядел стены:
– Я всегда был откровенен с вами…
– И я, – ответил Мышецкий.
– Видите ли, – заговорил Кобзев снова, – санитарный инспектор Борисяк почему-то считает, что зубатовская пропаганда «полицейского социализма» в конечном итоге льет воду на мельницу великих реформ будущего!
– Представьте же себе, – ответил Мышецкий, – я тоже так считаю. У лжи век короткий… Но я же – не большевик! Вы это знаете.
Кобзев усмехнулся:
– Ничего не было бы глупее видеть вас в этой ситуации. Однако же я…
– Простите, кто это – вы? – нахмурился Мышецкий.
– Социал-демократ, да будет мне позволено произнести это слово перед слугой его величества?
– Ничего, я не сгорю со стыда! Продолжайте…
– Я, – продолжал Кобзев, – не считаю возможным для себя пользоваться услугами некоего пройдохи Штромберга, причисляющего себя к святыне социализма.
– А пройдохе Штромбергу, – ядовито заметил Мышецкий, – вы и не нужны. Можете не пользоваться его услугами!
Кобзев неопределенно махнул рукой:
– Борисяк глуп и не понимает. Ничего не понимает…
Мышецкий прикусил потухшую папиросу. Бить так бить: ему уже казался далеким этот человек.
– Послушайте, Иван Степанович, – сказал Сергей Яковлевич, – а не кажется ли вам, что вы предали своего товарища?
– Я воспитан на идеалах прошлого, – возразил Кобзев, не смутившись. – И во мне этот недостаток не отыщется… Когда вы могли заметить мое предательство?
130 
