108 
– Шутишь, Крисп…
– Нет. Я это очень серьезно. – И голос изменился у Криспа: он точно шел из Мамертинского подземелья.
– Буду молчать как рыба, Крисп.
– Поклянись!
– Клянусь всеми богами! – Колбасник молитвенно поднял руки.
– Ладно…
Крисп налил себе вина. Спросил, есть ли еще. Нет, не оказалось вина. Ведь и так выдули почти целую урну.
– Я буду жить на этой улице… Вон в том конце. Там сейчас живет некий богач.
– Богач?.. Наш покупатель?
– Чей это – ваш?
– Мой… Марцелла… И… и…
Слова застряли в горле у бедного Сестия, который, несмотря на злой, колючий язык, в сущности, был мелким трусишкой.
– Так вот… – Крисп нахмурился. Стал мрачней тучи. Туго сжал кулаки. – Будет ему – он пожил в свое удовольствие.
– Ты это про того?.. У которого пухленькая жена?.. Пухленькая дочь?.. Слуги черномазые?..
– Ага, он самый, Сестий.
– И он отдаст тебе свой дом?
– Наверное.
– Вы сторговались?..
Центурион усмехнулся:
– Он слишком долго интриговал против великого и мудрого Суллы. Теперь – довольно!
Крисп решительно поднялся, подпоясался мечом, надел шлем. Вышел на улицу. И бросил через плечо с каким-то злорадством. С особым удовольствием:
– Можешь явиться на оплакивание: я ему несу черную весть.
Колбасник, кажется, понял наконец, в чем дело. Он только и вымолвил с большим трудом:
– Как?.. Прямо с утра?..
Центурион зашагал:
– А чего ждать? С утра удобнее. И ванна, наверное, уже готова…
И шаги его гулко отозвались на пустынной улице.
Колбасник остолбенел. Ему с трудом верилось в услышанное. Что же это такое? Несут смерть человеку? Который ничего не подозревает? И совсем без суда? При посредстве этого бездумного Криспа?.. Нет, не верилось в это…
Сестий бессмысленно взирал на дома и узкую щель меж ними. У него земля закачалась под ногами. Заходила ходуном…
– Чем ты любуешься? – услышал за собою колбасник.
– Это ты?
– Да, я.
Башмачник Корд тоже глядел в ту сторону, что и Сестий. Но там, впереди, – ничего, кроме сумрака и утренней прохлады.
Колбасник протянул руку. Что-то хотел сказать. И не мог. Ноги у него тряслись. Пухлая челюсть отвисла. Глаза потускнели. От страха…
– Что с тобой, Сестий?
Башмачник ничего не понимал: стоит онемевший человек, вытянул руку, разинул рот. Что все это значит?
И вдруг в конце улицы раздались душераздирающие крики. Спустя несколько минут на улицу выбежали женщины в домашнем платье. Они ломали руки и взывали о помощи.
– Послушай, – рыдая, проговорил Сестий. – Это – Крисп… Он с мечом… Там кровь… Не надо!
3
Децим подходил к знакомой ограде с тяжелым сердцем: Коринна вчера вечером оказала ему слишком сухой прием. Он умолил ее выйти еще раз нынче вечером. Центурион сообщит ей что-то очень важное, и пусть тогда решает сама, что и как.
Не прельстили ее его награды. Ни шрамы, полученные в битвах. Ни земельные угодья в Кампанье, которые обещал Сулла своим ветеранам.
Децим дивился сам себе: ни от кого не стерпел бы он столько унижений и обид, сколько терпел он от Коринны. Ну, да ничего не поделаешь – любовь!
Он направился к заветной калитке, откуда вела тихая аллейка к одинокой скамейке. Светила луна. Где-то раздавалась счастливая песня о любви. Пел женский голос. Нынче песня раздражала Децима: есть же на свете счастливая любовь, пес ее побери!
Толкнул калитку сапогом. Хрустнул под ногами мелкий гравий. Лунный свет пробился сквозь листву и застыл на дорожке серебряными монетами. И – о чудо! – из-за куста показалась Коринна. Он тотчас узнал ее. Он не мог не узнать ее! Этот запах заморских духов. Это шуршание шелка… И густые волосы… И гибкий стан… У кого же еще может быть такое?..
Коринна кинулась к нему на грудь. И он чуть не упал от счастья. Она шептала какие-то нежные слова… А он обомлел. Превратился в истукана… Коринна взяла его за руку и повела точно вола безропотного на живодерню…
– Скорее… Скорее… – говорила она, сгорая от нетерпения. И усадила на заветную скамейку.
– Я соскучилась, – призналась она.
Он молчал. Обалделый. Язык у него запал. От радости невероятной. Этот грубый во всем человек был сущим юнцом в любви…
– Что же ты молчишь, Децим?
Ее ножки чертили носком башмачка непонятные знаки на земле. Рука ее лежала на его руке. Он смотрел куда-то в темень, не в силах раскрыть рот и ответить на ее простенький вопрос:
108 
