109 
– Ты не любишь меня, Децим?
Он вздрогнул. Прохрипел:
– Кто тебе это сказал?
– Не любишь. Я же вижу. Не слепая.
– Это ты не любишь.
– Неправда, Децим!
Он облизнул сухие губы. Поправил меч, который упирался ему в бок тяжелой костяной рукояткой. И к нему постепенно вернулся дар речи.
– Коринна…
– Слушаю, милый.
– Ты меня мучила? Испытывала? Да?
– Да, Децим.
– Все женщины так поступают?
– А разве ты не знаешь этого?
Она на минутку задержала на нем свой взгляд. Взгляд острый, взгляд опытной римлянки. Он показался ей таким большим, сильным младенцем. И вдруг умилилась. Дивясь тому, что способна еще умиляться, Коринна провела ладонью по его голове. И он ссутулился, точно на него взвалили тяжелую каменную глыбу.
– Тебе неприятно, Децим?
– Напротив… – прохрипел он. – Совсем даже напротив.
– Бедненький ты мой… – И поцеловала его в кончик носа. А он сидел смирный, совсем тихий. И посапывал от волнения. Коринна взяла его грубую и большую руку в свои крошечные и прохладные, как мрамор.
– Я согласна, – сказала она тихо.
– Что? – спросил он. Скорее промычал, как теленок.
– Согласна, дурачок, согласна…
Он вытер губы грубою ладонью. Как это делают каменщики.
– Замуж, что ли?
– Ну да…
Децим глубоко вздохнул. И сказал:
– Не верю.
– Посмотри на меня, Децим.
Он увидел красивое, покрытое белилами лицо, румяна на щеках и губах и окрашенные в медно-рыжий цвет волосы.
– Смотрю, – сказал он.
– Ты же просил моей руки.
– Руки? – Он удивился. – Я хотел жениться на тебе.
– Это одно и то же, мой дурачок. Я согласна. Ты понял?
Он кивнул.
– Когда же, Децим?
– Хоть сейчас.
Она расхохоталась. Неестественно. Громко. Чуть визгливо.
– Сейчас нельзя, Децим. Мы всё должны сказать моим родителям. А то они в обморок упадут от неожиданности.
– Делай как знаешь.
Она повела его к дому, который в глубине сада. Как телка. И он послушно шагал за нею, не замечая того, что ее тревожит. Что тревожит больше, чем предстоящее замужество. Она озиралась по сторонам. Она торопилась. А он следовал за нею.
На широкой аллее, которая вела от главных ворот к дому, их встретили чужие люди. Они несли факелы. И громко разговаривали. Коринна узнала среди них только своего привратника.
– В чем дело? – властно спросила Коринна.
Привратник объяснил, что явились солдаты и требуют хозяев.
Коринна кинулась к Дециму, ища защиты. Центурион мгновенно выхватил меч.
– Эй, солдаты! – крикнул он. – Кто здесь начальник?
Вперед выступил здоровенный детина.
– Я, – сказал он. – Кто ты такой?
Децим зарычал:
– Я центурион Децим. Преторианец великого и мудрого Суллы, Что тебе надо здесь, негодяй!
Солдат вытянулся. Оглядел Децима с головы до ног.
– Нам приказано занять этот дом.
– Кто приказал?
– Его светлость Гибрид.
Децим блеснул мечом на лунном свету:
– Иди и скажи твоему Гибриду: такой-то двор и дом, дескать, уже занял центурион Децим! Слышишь?
Солдат помялся немного:
– Так и сказать?
– Да.
– А он тебя знает?
– Отлично! Как самого себя!
Чтобы не связываться с грозным центурионом, солдаты повернули обратно. И скрылись за воротами.
Коринна дрожала словно лист на ветру. И он осторожно повел ее к дому. Ко входу, освещенному двумя большими мраморными светильниками.
4
Легат Руф подошел к кафедре и сказал Сулле:
– Все готово.
– По моему знаку, – пояснил Сулла. – Как только начну потрясать кулаками.
– Будет исполнено! – сказал Руф и мелкими шажками направился к окну, откуда цирк Фламиния виден весь как на ладони.
Сенаторы восседали на своих скамьях мрачные. Иные злобно поглядывали на кафедру, пытаясь не замечать оратора, перебиравшего записи на пергаменте и вощеных дощечках. Тяжелая атмосфера царила в храме Беллоны, что на Марсовом поле, рядом с цирком Фламиния. Вот-вот что-то должно решиться, и это «что-то» зависит только от одного человека… Но до «любимца богов» ему еще далеко! Сенаторы в этом уверены. Они сейчас покажут ему, что значит сенат великой Римской республики. Но так думали мужи недальновидные. Более умные готовили про себя речи умеренные, по возможности двусмысленные. Сенаторы из патрицианских родов, обуреваемые тщеславием, грозились в душе этому Сулле. Разные там юлии, аппии, клавдии, эмилии полны решимости дать бой и осадить зарвавшегося Эпафродита. Пусть только он выскажется! Пусть откроет свои замыслы! Пусть скажет, как намерен сотрудничать с сенатом… Войти с войском в Рим – это еще не все. Это еще не власть. Истинная римская власть здесь, в сенате. И пускай не воображает Эпафродит новоявленный, что он всемогущий. Терпение сенаторов имеет свои пределы. Кто пренебрежет им – тот раскается. Рано или поздно.
109 
